— С кем говоришь? — услышал Алексей голос со спины. Он поднялся на ноги и обернулся.
Перед студентом стоял мужчина лет сорока, одетый в поношенное осеннее пальто, вельветовые штаны и рваные летние туфли. Его широкий лоб с волнообразными складками, глубоко посаженые глаза, греческий нос, тонко очерченный рот и густая чёрная борода выдавали в нём мыслителя.
— С Богом, — замявшись, ответил Алексей.
— И отвечает? — серьёзно спросил мужчина.
— Нет, но всё слышит… А Вы бомж, — да?
— Да… Когда-то меня называли Владимиром Сергеевичем.
— А почему от Вас не пахнет помойкой?
— Потому что регулярно моюсь. Не хочу, чтобы из-за ненависти ко мне у людей завоняли души.
— А Вы разве не боитесь меня? Вдруг бить Вас начну. Я же — фашист.
— Боюсь, но только не боли, а того, что через меня новый грех в мир войдёт. Он ведь не только на тебя, но и на меня падёт.
— Почему? Я же Вас бить буду, а не Вы меня.
— И что? Грех-то появится. Ты — главный виновный, а я — соучастник преступления. Перед Божьим престолом вместе отвечать будем.
— Странный у Вас подход. Как-то в голове не укладывается, потому что…
— Тихо, — приложив палец к губам, перебил бомж. — В Вифлееме зажглась путеводная звезда… Он родился.
Они опустились на колени и молились до утра. Алексею было тепло. Сначала он не понимал, откуда взялся огонь, ставший согревать его изнутри, но с каждой минутой его духовное око, которое с годами запорошило пустынным песком человеческих страстей, очищалось всё больше и больше, пока пелена полностью не спала. Прозрев, Алексей удивился ослепительному свету, исходившему от обыкновенной молитвы «Отче наш».
— Господи, как же мы могли забыть её, — думал студент. — Одно то, что с этими словами обращались к Богу все предшествующие мне поколения вне зависимости от сословной принадлежности, напитало эту молитву такой созидательной энергией, по сравнению с которой солнечная — ничто. К двадцать первому веку уже не осталось ни одной просьбы, ни одного сомнения, ни одной радости, ни одной муки, о которых бы не знала эта молитва до того, как мы прочтём её Всевышнему в минуты скорби или восторга. Во все времена эта молитва не требовала от нас ничего, кроме полной искренности. Сказано ведь: «Знать, как Отче наш»… Вся страна до сих пор в поиске. Как я этому рад. Меня даже не пугают деструктивные секты, им не заполнить вакуум. Господи, мне жаль только самых ищущих, самых, может быть, лучших наших людей, которым никто не подсказал в 90-ые годы, что помимо тоталитарных конфессий есть религия, первые последователи которой, — страшно подумать, — вживую слышали Нагорную проповедь Иисуса Христа. Скольких святых, скольких духовных пастырей, скольких учителей, которые могли бы увлечь за собой народ, мы потеряли в прошлом десятилетии, бросив их в чёрную пасть сектантства. Мы проиграли 90-ые. В перерывах между службами священники Русской Православной Церкви были просто обязаны выходить за пределы церквей и храмов и нести людям Слово Божье. Россияне впервые после княжения Владимира Святого ничего не знали ни о Христе, ни о том, куда надо обращаться со своими вопросами и чаяниями, а обрядовая сторона православия, конечно, не могла удовлетворить возросшим духовным запросам общества. И растерянных людей стали расхватывать секты, зомбировать лжеучителя, маги и чародеи. Все же тогда, как дети были, любому слову верили.
