Но с годами кончилось и его терпение. Кестрел стала беспечной. Она отвлекалась при фехтовании. Ее глаза не покидало мечтательно выражение, даже когда он кричал. При стрельбе из лука она промахивалась, наклонив голову, будто прислушиваясь к чему-то, чего он не слышал.
Кестрел помнила, как росло его подозрение. Как он требовал, чтобы она прекратила защищать кисти рук. Она держала тренировочный меч слишком робко и отшатывалась, если казалось возможным, что атака Ракса подвергнет опасности ее пальцы. Получала из-за этого удары по корпусу, которые убили бы ее, будь меч сделанным из металла, а не из дерева.
Однажды, когда ей было пятнадцать, Ракс выбил ее щит и плашмя ударил мечом по ее пальцам. Кестрел рухнула на колени. Она почувствовала, как ее лицо побелело от боли и страха, и знала, что не должна плакать, не должна прижимать к себе пальцы, не должна наклоняться, чтобы телом защитить кисти от следующей атаки. Ей не следовало подтверждать то, что Ракс уже знал.
Он отправился к генералу и сказал ему: если тот хочет иметь в доме музыканта, то пусть пойдет на рынок и купит его.
Отец запретил Кестрел играть. Но одной из ее немногих боевых способностей было то, что она умела долго обходиться без сна. В этом она могла сравниться с генералом. Поэтому, когда отек ее левой руки спал, а Инэй размотала тугую обездвиживающую повязку вокруг ее пальцев, Кестрел начала играть по ночам.
Ее разоблачили.
Она помнила, как бежала за отцом, хватая его за руки, за локти, за одежду, когда он посреди ночи шел к казармам за булавой. Он проигнорировал мольбы дочери.
Он мог легко уничтожить рояль. Он был таким большим, а она — маленькой и не могла заслонить собой инструмент. Если бы она встала перед клавишами, он бы разбил корпус. Разломал молоточки, порвал тросы.
— Я ненавижу тебя, — сказала она, — и мама бы тоже ненавидела.
Позже Кестрел поняла, что его остановил не ее несчастный голос. Не слезы на ее щеках. Он видел, как взрослые мужчины и женщины рыдали еще сильнее. Не потому он опустил булаву. Но даже сейчас Кестрел не знала, что заставило его: любовь к дочери или любовь к покойнице.
— Что будет сегодня? — протяжно произнес Ракс с лавки в другом конце тренировочной залы. Он провел рукой по своим седым волосам и лицу, будто этим жестом мог смахнуть очевидную скуку.
Кестрел собиралась ответить ему, но осознала, что неотрывно смотрит на картины на стенах, хоть и хорошо их знает. На них парни и девушки прыгали через спины быков. Картины были валорианскими, как и само это здание. Светлые, рыжеватые и даже каштановые волосы развевались позади изображенных молодых людей, которые подпрыгивали над рогами быков, опирались ладонями на спины животных и перелетали через их зады. Это был обряд посвящения, и, перед тем как император запретил его, как и дуэли, все валорианцы проходили его в возрасте четырнадцати лет. Кестрел делала это. Она хорошо помнила тот день. Отец очень гордился ею. Он предложил ей на день рождения любой подарок, который она только пожелает.
