Замыкали процессию священники и монахи. По сторонам колонны грузно топали португальские солдаты в полном панцирном облачении. Их грозный вид заставил толпу затихнуть, но ненадолго. Едва четверых странно одетых людей подняли на помосты и привязали к столбам, как снова раздались крики, но трудно было понять, чего было в них больше – жалости, осуждения или удовлетворения от предстоящего сожжения. А что четверых несчастных будут сжигать, Гоэмон уже сообразил. Вот только он никак не мог понять, за что их присудили к такой страшной казни.
Словно подслушав его мысли, Андзиро забормотал над ухом:
– Это еретики, отступники от веры. Вон те – индусы, а другие двое – марраны[48].
– Кто такие марраны? – спросил Гоэмон.
– Это иудеи, принявшие христианскую веру.
– И чем они провинились?
– Сменили белье в субботу.
Гоэмон тупо уставился на Андзиро. Он никак не мог уловить смысл сказанного. И потом, что это за вера, если, сменив белье, можно попасть на костер?! Наконец он не выдержал напора мыслей и громко сказал:
– Но это же глупость! Как можно судить человека за поступок, который ни в коей мере не затрагивает веру?!
– Тише! – зашипел Андзиро, испуганно оглядываясь по сторонам. – Помолчи, если не хочешь попасть в руки святой инквизиции! Еще как затрагивает. Если марран поменял белье в субботу, значит, он только делает вид, что истинный христианин, а на самом деле исповедует веру отцов.
Молодой ниндзя не стал углубляться в дебри верования марранов. Не знал он и что такое инквизиция, но дальше расспрашивать Андзиро не стал. Это его не касалось. Однако из разговора со своим соотечественником он вынес твердое убеждение: с идзинами нужно ухо держать востро. Это значило, что теперь он будет осторожней вдвойне. Если за грязное исподнее монахи потащили людей на костер, то что сделают с ним, вдруг Комэ ди Торрес узнает, кем на самом деле является его верный слуга?
Тем временем каждому осужденному забили в рот деревянный кляп, чтобы их крики не смущали людей, собравшихся поглазеть на удивительное действо (это была первая казнь еретиков в Гоа), и костры подожгли. Гоэмон не стал дожидаться, пока отвратительный запах горелой живой плоти отравит ему легкие, и незаметно покинул галдящую площадь. Он вышел за пределы крепостных стен, удалился подальше от Гоа, и бросился в море как был – в одежде. Ему казалось, что он пропитался запахами возбужденной толпы, от которой несло мертвечиной, и ему хотелось от него отмыться.
