— Правильно, и вот вам еще десять шиллингов в придачу, подарок от новой хозяйки.
Батшеба слегка покраснела оттого, что ей было немножко неловко проявлять щедрость на людях, а Генери Фрей, тихонько подобравшийся поближе, выразил откровенное удивление, подняв брови и растопырив пальцы.
— Сколько вам причитается — вы, там в углу, как вас зовут? — продолжала Батшеба.
— Мэтью Мун, мэм, — отозвалась какая-то странная фигура в блузе, которая висела на ней, как на вешалке; фигура поднялась со скамьи и направилась к столу, ступая не как все люди носками вперед, а выворачивая их чуть ли не колесом то совсем внутрь, то наоборот, как придется.
— Мэтью Марк, вы сказали? Говорите же, я не собираюсь вас обижать, — ласково добавила юная фермерша.
— Мэтью Мун, мэм, — поправил Генери Фрей сзади, из-за самого ее стула.
— Мэтью Мун, — повторила про себя Батшеба, пробегая блестящими глазами список в книге. — Десять шиллингов два с половиной пенса, правильно тут подсчитано?
— Да, мисс, — чуть слышно пролепетал Мэтью, голос его был похож на шорох сухих листьев, тронутых ветром.
— Вот, и еще десять шиллингов. Следующий, Эндрью Рэнди, вы, кажется, только что поступили к нам. Почему вы ушли с вашего последнего места?
— Пр-пр-про-шш-шу, ммэм, пр-прр-прр-прош-шш…
— Он заика, мэм, — понизив голос, пояснил Генери Фрей, — его уволили, потому как он только тогда внятно говорит, когда ругается, вот он, значит, своего фермера в таком виде и отделал, сказал ему, что он, мол, сам себе хозяин. Он, мэм, ругаться может не хуже нас с вами, а говорить так, чтобы не спотыкаясь, — это у него никак не выходит.
— Эндрью Рэнди, вот то, что вам причитается, — ладно, благодарить кончите послезавтра.
— Миллер Смирная… о, да тут еще другая, Трезвая — обе женщины, надо полагать?
— Да, мэм, мы тут, — в один голос пронзительно выкрикнули обе.
— Что вы делаете на ферме?
— Мусор собираем, снопы вяжем, кур да петухов с огородов кыш-кышкаем, почву для ваших цветочков колом рыхлим.
— Гм… Понятно. Как они, ничего эти женщины? — тихо спросила она у Генери Фрея.
— Ох, не спрашивайте, мэм! Непутевые бабенки, потаскушки обе, каких свет не видал! — захлебывающимся шепотом сказал Генери.
— Сядьте.
— Это вы кому, мэм?
— Сядьте.
Джозеф Пурграс сзади на скамье даже передернулся весь, и во рту у него пересохло от страха, как бы чего не вышло, когда он услышал краткое приказание Батшебы и увидел, как Генери, съежившись, отошел и сел в углу.
— Теперь следующий. Лейбен Толл, вы остаетесь работать у меня?
