Я вцепляюсь тощими пальцами в зеркало и верчусь во все стороны вслед за платьем.
– Не шевелитесь, мисс, а то я вас уколю.
Скорая модная помощь понадобилась час назад в гостиничном номере, когда мой одежный размер упал ниже нуля. Столько суеты с подгонкой и обмеркой – и все к чертям: платье потекло по груди, ребрам и бедрам. На пол.
Я сама виновата. Фаулер предупреждала.
– Если не наберешь вес, эта шняга слетит с тебя на парковке у стадиона, – говорила она за обедом, подталкивая ко мне двойной гамбургер или сэндвич с беконом.
У этой диеты стопроцентная эффективность.
– Наверное, плохо позавтракали, – замечает портниха.
Желтый рифленый сантиметр опоясывает то, что осталось от моей талии. Я пытаюсь разглядеть цифры, но перед глазами стоит пелена, и десны опять кровят.
– У вас случайно нет ксилола? – бормочу я, брызжа кровью на зеркало.
– Никогда не слышала о таком дизайнере, – отвечает портниха. – И об этом Вирзаччо, который вы носите.
Она имеет в виду Версаче.
Я имею в виду оральный антисептик.
Портниха отступает на шаг и любуется своей работой.
– Все-таки красивое платье.
Чего не скажешь о накачанной таблетками мумии, на которую оно напялено. Я смотрю на портниху и по прищуру вижу, как она мысленно примеряет мой наряд на кого-то другого.
Получив заверения, что к завтрашнему вечеру все будет готово, я влезаю в джинсы нулевого размера и XXS-блузку из магазина детских товаров – единственного места, где одежда мне еще подходит.
Демографические данные положили конец всем правилам. Забредя в местную пивнушку за глотком чего-нибудь, чтобы лучше спалось, я утешаю себя: что бы ни ждало впереди, скоро все кончится и я смогу стать собой: толстой, худой или где-то посередине. Посередине было бы в самый раз.
Я надену корону, улыбнусь и помашу.
Но этот жест будет прощальным.
Очнувшись, я не знаю, какой сейчас день недели, а подколки совершенно ни на что не похожи.
– Как себя чувствуете, мисс Притчард? – спрашивает бородатый человечек в белом лабораторном халате. Все его лицо – сплошная морщина. Разочарованные глаза-бусинки кажутся крупнее за стеклами очков. – Не надо стесняться, – продолжает он, укладывая на колени папку с зажимом. – Вопрос отнюдь не риторический.
Мои хрупкие исколотые руки инстинктивно тянутся к животу и нащупывают бинты и трубки под стерильными белыми простынями. Спазмов больше нет, их сменила новая боль на уровне кожи. Пальцы скользят ниже, к тазу, но не могут расшифровать брайлевский алфавит перевязок.
