— Выпустите меня! — доносится из комнаты детский плач. — Я пойду к невесте с цветами в волосах. Ее бросил жених, и она прокляла меня. На дедушкиных похоронах она закляла меня, чтобы я никогда не вышла замуж. Теперь ее жених вернулся, и она уже больше не агуна…
— Дочка, — приникает реб Лейви головой к двери, точно к плечам дочери.
— Выпустите меня! — колотит она кулаками в дверь. — Я скажу невесте с цветами в волосах, чтобы она бежала вместе с женихом.
— Надо позвать соседей! — кричит один гость.
— Карету скорой помощи! — перебивает другой.
— Не надо, — хрипит реб Лейви и еще сильнее упирается в дверь. — Она успокоится, успокоится…
— Я не успокоюсь, не успокоюсь! — скандалит Циреле за дверью. — Злодей, я не успокоюсь! Ты хочешь и невесту с цветами в волосах отнять у жениха и засадить в сумасшедший дом, как меня, как мою маму. Злодей!
— Она выпрыгнет в окно, — пугается кто-то.
— Пусть выпрыгнет! Пусть выпрыгнет! — колотит в дверь кулаками реб Лейви, словно безумие дочери передалось ему.
— Я не выпрыгну! Я не хочу погибнуть! Я хочу жить и голой плясать на улице! — доносится ее надтреснутый хмельной смех. — Я хочу плясать голой, голой, голой! Я хочу мужа, мужа! Дайте мне мужа!
— Вяжите ее! Зашейте ей рот! — вопит реб Лейви, обливаясь потом. — Она не моя дочь, она ублюдок, выродок! Дочь реб Лейви не захотела бы выбежать голой на улицу.
— Твоя дочь, твоя дочь! — хохочет она за дверью. — Невеста с цветами в волосах — твоя дочь! Агуна — твоя дочь! И я тоже твоя дочь! Твоя дочь хочет плясать голой с мужчинами, с мужчинами!
Два старика, остолбенело стоявшие позади всех, вдруг спохватываются, что надо действовать. Они распахивают окно, высовываются во двор Шлоймы Киссина и кричат в ночь: люди добрые, спасите, на помощь!
— Не зовите евреев, зовите гоев, вызовите карету из сумасшедшего дома! — кричит с пеной на губах реб Лейви. — Она и меня сделала сумасшедшим! Не могу больше выносить ее! День и ночь я стерегу дверь, чтобы она не выбежала нагишом. Я больше не могу! Заберите ее от меня! Это она виновата, из-за нее я не хотел вмешиваться. Но Бог наказал меня за то, что я допустил богохульство! Заберите ее, и я снова буду раввином для людей. Агуна прожила в одиночестве шестнадцать лет, а я живу один уже двадцать лет!
На лестнице слышится топот, и комнату заполняют широкоплечие здоровые мужчины. Они оттесняют старост и щуплых ученых молодых людей, которые держат дверь. Но с отцом им не справиться. Он стоит, широко раздвинув ноги и руки, спиной к двери и надрывно кричит:
