На третий день вечером реб Довид снова сидел в задней комнатке Зареченской синагоги, обложившись томами «Нода би-Иегуда» Хасам-Сойфера[48] и «Беер-Ицхок» ковенского раввина Ицхока-Элхонана Спектора[49]. Устав от изучения книг, он глядел на пламя свечи и бормотал:
— Владыка мира! В респонсах об агунах нет того, что я ищу, но в Торе Твоей написано — милосердия! И сердце мое разрывается от жалости к одинокой женщине, потому что и сам я страдаю. Когда у ковенского раввина заболел ребенок, он молился, чтобы Всевышний помог ему в награду за то, что он занимался проблемами агун. Также и я замечаю, что всякий раз, когда я решаю освободить агуну от прежнего брака, моему Мотеле становится лучше, а когда отказываюсь из страха перед новыми раздорами — Мотеле слабеет. Я знаю, что ковенского раввина никто не преследовал, а меня будут гнать и преследовать. Я знаю также, что в Вильне я совсем не так уважаем, как реб Лейви Гурвиц, назначенный ведать делами агун. Поэтому я еще больше рискую — но именно поэтому я и решусь на такой риск!
Реб Довид отводит взгляд от свечи и снова обращается к книгам.
Решение придется основать на комментарии «Мордехай», который ссылается на рабби Элиэзера Вердунского[50]. Но все ранние авторитеты воюют с рабби Элиэзером, а Бейс-Йосеф[51] нападает на него еще ожесточенней, чем другие. Сослаться на одного из ранних мудрецов и решиться? Реб Довид встает и принимается ходить по комнате: будь что будет! Если никто из раввинов не хочет брать на себя ответственность — что ж, тогда он сам, полоцкий даян, освободит агуну!
Он слышит чьи-то шаги в пустой синагоге и настороженно вздрагивает: не несут ли ему дурную весть? Он резко оборачивается и видит в дверях человека, который сватается к агуне. Реб Довид пристально глядит на пламя свечи и произносит, чеканя каждое слово:
— Пойдите и сообщите агуне, что она может выйти замуж.
— Она уже не хочет, — печально тянет Калман, — она строго-настрого приказала мне оставить ее в покое.
— Пойдите и скажите ей, что раввин просит ее сейчас же прийти в синагогу. Я прошу ее спасти моего ребенка.
Калман поспешно и тихо уходит. Реб Довид берет свечу и переходит из тесной маленькой комнатки в пустой и глухой зал синагоги.
— Полоцкий даян просит вас сию же минуту прийти в синагогу. Его ребенок снова в опасности! — крикнул Калман, вбежав к белошвейке. Произнести неправду тихим голосом ему было сложнее, чем закричать, а сказать правду он боялся.
