Через несколько дней после разговора Мэрл с женой раввина Калман пришел узнать, что слышно. Белошвейка сидела у своей швейной машины; окаменевшее лицо и резкие морщины в уголках плотно сжатых губ выражали беспощадное осуждение самой себя: так тебе и надо! Она уже успокоилась и больше не плакала, но не могла простить себе, что молила о разрешении выйти замуж. «Молила, молила!» — иголками кололо в мозгу. Потому и вышло, что когда она захотела сделать доброе дело, помочь раввинше, та обвинила ее в попытке подкупить раввина.
Мэрл спокойно и подробно поведала Калману обо всем, что произошло, и устремила на него холодный взгляд: она просит, чтобы он раз и навсегда оставил ее в покое.
Ошеломленный Калман вышел из дома и, лишь оказавшись на улице, вздохнул: ох, какое же сокровище он потерял! Но он не сдастся, нет! Из слов Мэрл он понял, что раввин еще не отказал ей. И пусть раввинша боится, что реб Довид на этот раз поступит наперекор остальным раввинам, как уже бывало и раньше, — но он, Калман, ни в коем случае не упустит такую возможность.
К вечерней молитве Калман был в Зареченской синагоге; он дождался, пока все разойдутся, и представился полоцкому даяну как тот самый человек, который сватается к агуне. Реб Довид молчал, и Калман осмелел и на свой лад рассказал раввину все подробности об агуне, пояснив, что другие женщины, мужья которых были в истребленной одиннадцатой роте, давно вышли замуж. Только белошвейка по добродетельности своей и потому, что очень хорошо жила со своим мужем, ждала его возвращения уже почти шестнадцать лет.
— А откуда вы знаете, что она хорошо жила со своим мужем? — спросил раввин.
— Об этом знают все. А кроме того, разве вы, ребе, не убедились, что она — благороднейшая из всех живущих в этом мире женщин?
Раввин промолчал, а у Калмана хватило догадливости уйти, оставить полоцкого даяна в одиночестве. Но на следующий вечер Калман пришел снова, и раввин опять расспрашивал его, хорошо ли жила агуна с ее погибшим мужем. Раввин объяснил, что для верного решения важно знать, имеются ли свидетели того, что муж и жена любили друг друга.
Калман привел неопровержимые доказательства: ведь если бы белошвейка не любила своего мужа, она не стала бы ждать его почти шестнадцать лет, тем более что доныне она не отличалась особой религиозностью; а что касается любви ее мужа к ней, то, во-первых, это подтвердит каждый, кто только взглянет на нее, а во-вторых, полгорода знает, что муж любил ее без памяти. Калман еще долго говорил и закончил тем, что если б столяр был жив, он бы даже с другого конца света пешком вернулся к своей жене.
