Цалье уходит к себе и запирает дверь. Калман еще долго стоит как громом пораженный, пока, наконец, не отползает от крылечка, ощупывая палкой пространство вокруг себя, как если бы он вдруг ослеп. Ведь он знал, что жена с ума сходит по полоцкому даяну, а теперь услышал, что и раввинша говорит то же самое. А если так, то совершенную правду рассказал Мориц: Мэрл была когда-то его любовницей, но он бросил ее за то, что у нее на стороне был другой — ее будущий муж. Маляры вчера сказали ему, что она выбрала его как ширму. Они правы, его верные друзья! Она вышла за него, чтобы иметь возможность встречаться с полоцким даяном. А тот разрешил ей выйти замуж именно для того, чтобы он, Калман Мейтес, служил им ширмой. На кладбище он уже не пойдет, там можно нарваться на еще больший позор, чем в городской синагоге. Он пойдет на малярскую биржу. Снова разыщет Морица, с ним зайдет в погребок закусить и потолковать. Маляры — преданные товарищи, а Мориц, как он убедился, честный человек, хотя и простоват. А что за щедрая рука у него, у этого Морица: всех угощает за свой счет!
Когда Калман появился на бирже, добрые друзья встретили его совсем не так, как вчера. Мойшка-Цирюльник велел им палками гнать этого барана Калмана. Его надо так затюкать, чтобы он на биржу и носа сунуть не мог, — наставлял Мойшка. А если маляры не послушаются, то он скорее станет пить с собаколовами, чем с ними. И когда Калман появился, компания встретила его злобным молчанием; все сделали вид, что не замечают его. Некоторое время он удивленно оглядывался, а затем спросил тихим голосом о своем лучшем товарище Айзикле Бараше. Где он? Его пригласили на какую-нибудь работу?
— Жена, наверно, избила его поленом или подбила ему глаз, и у него от страха одышка и медвежья болезнь, — ответил ему один из ватаги. — Ну, Калман-баран, ты уже развелся со своей новогрудской женушкой?
Калман снова заскулил, что жена его не из Новогрудка и зовут его Калман Мейтес, а не Калман-баран. Но вся ватага яростно нападает на него: если он не разведется с этой своей новогрудской женой, пусть лучше на биржу не заглядывает. Им не к лицу, чтобы о маляре говорили, что он тряпка! Пусть идет он, тряпка, на кладбище, на синагогальный двор к попрошайкам! «Пошел вон отсюдова!» — кричат они по-русски, и Калман отступает, как перед стаей волков. Он скрывается в ближайшем переулке, подымает глаза к небу и бормочет помертвелыми губами:
— Владыка мира сего, ведь я еще больше отлучен, чем полоцкий даян!
