Татьяна Бек:
1. Я думаю, что и впрямь произошла временная компрометация либеральных идей на местной отечественной практике, за которую вовсе не отвечают классики либерализма – выдающиеся философы и теоретики, зачастую диссиденты, подвижники, бессребреники. Неолибералы постсоветского типа – дело совсем иное, свежее «псевдо» в старолиберальной упаковке, которая все явственнее трещит по швам, рвется, идет клочьями. Нынешняя реальная российская жизнь явила миру тот феномен, который один мой знакомый обозначил в разговоре как «свирепый либерализм», граничащий, добавлю, с «социальным дарвинизмом». Посему маятник общественного мнения дрожал-дрожал да и качнулся в другую сторону.
2. «Смешались в кучу люди, кони…» Смешались – перебранились – разбежались. Пройдет время социально-политического кризиса – и на литературной карте останутся не конъюнктурные дискуссии и взаимооскорбления, а отдельные и одинокие литературные открытия, с идеологической установкой (а то и с корыстью) никогда напрямую не связанные.
3. Если условно отождествить «радикальный» проект с практикой журнала «Знамя», а «консервативный» – с «Нашим современником», то каждый новый номер «Знамени» (как и пребывающий в достойном художественно-публицистическом пространстве «Новый мир») я читаю с жадным интересом, а в «Нашем современнике» ничего для себя как читатель не нахожу. Кстати, «радикальный проект» гораздо шире, многоаспектнее и лояльнее к консервативно-провинциальной поэтике, чем наоборот, то есть чем проект «консервативный» – к талантливому модерну. Внутри первого кипит разнообразная литературная жизнь, а второй зажат плоскими идеологемами и старательно иллюстрирует политическое априори.
А еще в ответ на этот вопрос я спрошу: к какому «проекту» отнести стихи Олега Чухонцева, Светланы Кековой или Геннадия Русакова? Прозу недавно ушедшего Виктора Астафьева, или Александра Чудакова, или молодого Олега Павлова? Илью Фаликова – и стихи, и прозу, и книгу эссе «Прозапростихи» – к какому проекту пристегнуть, а?
Это все – поверх барьеров честная словесность, развивающая традицию в новом (трудном) контексте и на неосвоенном (опасном) витке.
4. Живое поле литературной критики дышит только там, где населяющие его участники способны услышать другого, не подозревая его заведомо в каверзе и бездарности. Таких, не испорченных заведомой самоуверенностью, критиков очень мало и в том и в другом клане (образцом внеклановой широты был, если объять взглядом все его творческое наследие, Корней Чуковский), и именно это препятствует возможности плодотворных дискуссий. Каждый из нас наверняка сталкивался и с либеральным «террором», и с постмодернистским, и с консервативным. А ведь ничто так не противопоказано критику и, шире, литератору, как исчерпаемость постулатами своего караса (у меня даже такие строчки в стихах есть: «Не человек, а единица клана – / оно, мой братец, хуже, чем зеро») – в означенном случае литератор быстро кончается творчески, глохнет эстетически… Настоящий либерализм, отстаивая идеалы свободы и самоуважения всякой личности, учит нас прислушиваться к чужой традиции, родословной и вере. Здесь, и только здесь расположены линии и точки возможной цивилизованной встречи, к которой мы, в России, пока, увы, почти не готовы.
