(В. Кривич). Умер, литературно почти не признанный. А прощальные слова на страницах журнала «Аполлон» его ученика Николая Гумилёва даже в среде людей культуры и художества вызвали недоумение и удивление от казавшегося им немыслимого преувеличения:
«И теперь время сказать, что не только Россия, но и вся Европа потеряла одного из больших поэтов…»«Голос вне хора» – так назвал Анненского Михаил Бахтин. Выражение мыслителя живо и просто объемлет то, что сделал в русской поэзии этот художник. На долгие годы его лирика была обречена, если воспользоваться одним из его любимых слов, на «забвенность». Жалкое полупризнание, недоумённо-снисходительные оценки современников и потомков (были и редкие исключения иного порядка) подтверждали горестные слова поэта: «я лишь моралист, ненужный гость, неловок и невнятен» . Должное признание придёт позднее.
Он был далёк от «Бури и натиска» в русской поэзии прошлого столетия, так склонного к суете и обольщению «новым». За спиной был XIX век, его век, «где гении открывали жизнь и даже творили бытие ». На новый век, где «таланты стали делать литературу », он взирал с недоверчивой терпимостью, хотя и стал могучим поэтом именно этого века. Сам Анненский применительно к новому качеству русской лирики ХХ века отметил такое обстоятельство: «Стихи и проза вступают в таинственный союз» . Этот «таинственный союз» и был им воплощён с редкой последовательностью и художественной волей, дерзко и одновременно с удивительно старомодным тактом: «…строгая честность, умная ясность, безнадёжная грусть. Это наш Чехов в стихах» . Таково давнее мнение русского философа Георгия Федотова.
По словам Осипа Мандельштама: «Анненский никогда не сливался с богатырями на глиняных ногах русского символизма – он с достоинством нёс свой жребий отказа – отречения». О русском символизме сказано вряд ли справедливо, но об Анненском – очень точно.
«Отказ» и «отречение» от чего? Во имя чего? Во имя «последних слов». Во имя особого аскетизма, не в смысле чистоты и краткости, а содержательной кристаллизации, стихотворно-лирического преображения романного пространства. Осознанно-интуитивная задача художника – взять у великого русского социально-психологического романа в его вершинных достижениях всё, что годится для лирики. Органически поглотить лирической образностью прозаическую повествовательность. Воссоздать мир чувств и переживаний, размышлений и социального поведения человека, не в длительности подробного и тщательного психологического анализа, а в момент «смысловой вспышки», кризисности. За счёт скупого и верного отбора деталей, жестов, примет, вещей. Не окружающих, а зеркально обступающих личность. И в силу этой зеркальности хранящих правду о человеке. В единичном должно быть как бы свёрнутое целое. Только тогда «прерывистые строки», пропущенные «логические звенья» воссоздают полноту жизненного объёма. И конечно же – «обаяние пережитости». Вот лишь несколько примеров. В каждом случае «немота бытия» раскована словом и ритмом.
