Джузеппе беззвучно смеялся. Цван поднял голову посмотреть на свою работу. Две другие барки уже поворачивали назад. Слышался нестройный гул голосов и женский плач.
Между тем что-то просвистело над головою Цвана, и у него, как от подзатыльника, слетела шапка.
— А, чтоб тебе! — выругался старик, подхватывая ее и показывая Джузеппе. — Продырявили…
— Ложись! — крикнул Джузеппе. Но слишком поздно.
В ту самую минуту, когда у Цвана слетела продырявленная шапка и он от неожиданности поднял голову, с барки прогремел винтовочный выстрел.
Джузеппе уже прицеливался, когда услышал, как скошенный пулей Цван упал рядом с ним.
Он не повернулся к нему. Упершись локтем в землю, старик наводил двустволку на новую цель; он видел, кто выстрелил в Цвана.
Что-то горячее омочило ему локоть.
«Кровь, — подумал он, — кровь Мори», и выстрелил.
И тут же что-то взорвалось у него в голове и вспыхнуло, подобно фейерверку, цветными огнями.
«Ну, ребята, — была его последняя мысль, — слово за вами…».
К рассвету долина была занята батраками.
На дамбах женщины разжигали маленькие костры, чтобы подогреть похлебку, принесенную из дому. Всюду чувствовалось приподнятое, веселое настроение… Народу сошлось столько, что от этого у всех возникало ощущение какой-то огромной силы, и каждый мог ему только радоваться.
Уже была намечена зона, подлежащая осушению, но работу батраки соглашались начать лишь на определенных условиях.
А пока что на рисовых плантациях не оставалось ни души, на полях — ни души, со скотиною — ни души. Даже в немногих домах, рассеянных в долине, двери и окна были закрыты, а все жители на дамбах.
Время от времени людям приходилось расступаться, чтобы дать дорогу велосипедистам, мчавшимся по верху дамбы. Велосипедов было немного, и почти все они находились в распоряжении связных, непрерывно сновавших взад и вперед.
Когда Сперанца вернулась и передала забастовщикам, что сказал Джузеппе, двое мужчин тут же отделились от остальных и направились в противоположные стороны.
Сперанце пришлось переходить от одной кучки людей к другой, повторяя свой рассказ, пока у нее не пересохло в горле.
Она устала, и владевшее ею прежде одушевление стало падать.
Наконец ей удалось отойти в сторону и спрятаться в зарослях акаций, растянувшись на траве.
Здесь был не так слышен шум голосов, зато где-то рядом громко куковала кукушка, и Сперанцу вдруг охватила глубокая грусть.
Она попыталась преодолеть ее, но безуспешно. Быть может, речи деда, полные пессимизма, запали ей в душу… Быть может, суждено было случиться чему-то печальному…
