— Так и ломит кости, — сказала Сперанца. — Мне бы лечь, да нет сил сдвинуться с места.
Цван вздохнул. Ему было больно видеть девочку в таком состоянии, и он попытался ободрить ее.
— Крепись… Потерпи малость, а там всю зиму будешь отдыхать. Тебе еще, можно сказать, повезло. Ты вот работаешь возле дома. А подумай-ка, каково девочкам твоих лет, которые встают до рассвета и идут на поле, да по десять часов кряду гнут спину — рис убирают.
— Они не будут работать по десять часов, если сумеют за себя постоять…
— Не давай задурить себе голову, девочка…
— Дедушка, дедушка, почему вы не хотите понять?
— Потому что так было испокон веков, и ни тебе, ни твоему распрекрасному двоюродному братцу ничего тут не изменить…
— При чем тут я, дедушка? Что я могу сделать? Конечно, я от других не отстану, но я мало что значу. Вот Таго… не знаю… Что о нем говорят, дедушка?
— Ничего… Спеси-то у него хоть отбавляй, а как был, так и остался в услужении. Переменил хозяина, только и всего. Не хочет, видишь ли, работать на того, кто ему платит, а служит даром этому сумасброду, который сходки устраивает да сулит всем и каждому златые горы. И он полоумный, и кто его слушает полоумные…
— Но ведь вы сами видите, дедушка, что это за жизнь… Нельзя же выдержать!
— Я-то выдержал? Твоя бабка выдержала?
— Не говорите мне о бабушке! Мается она, как грешная душа на том свете, покою себе не находит. Искалеченная, слабоумная, изможденная, и умереть-то не может. Бродит, как проклятая, собирает щепки и зовет убитых сыновей.
— Убитых?
— Да, убитых, загубленных… Молчите, дедушка, молчите! Их загубили. Они не по своей воле родились в этой грязной дыре, чтобы их заживо съели комары и иссушила лихорадка, не по своей воле остались без ухода, без пищи… А с тем, который выжил, с моим отцом, покончили по-другому!.. Я не хочу, чтобы и со мною так было. Дедушка, дедушка! Поймите, я не хочу погибать, как они! — Сперанца топала ногами и сжимала кулаки. — Неужели всегда так будет…
Она умолкла, сама пораженная своей вспышкой, потом отвернулась, заплакала и убежала… Запыхавшись, она остановилась и вдумалась в то, что прокричала минуту назад. Так вот чего она хотела! Она это вдруг поняла, когда говорила с дедом.
Она хотела жизни! Жизни для себя и для детей, которые у нее родятся. Жизни для всех изнуренных, исстрадавшихся людей в этой негостеприимной долине…
Она посмотрела в темноту, в сторону болота, и подумала о тяжком труде людей, которые его осушали, и о том, что они так и будут гибнуть на нем один за другим, если батраки сдадутся.
