И он опять принялся подтягивать Дону Терцо. Паренек смотрел на него, разинув рот.
На каждой неровности почвы Сперанца поднимала глаза и смотрела на гроб, слегка сотрясавшийся на плечах у мужчин. «Как пустое гнездо, — думала она. — Одно из тех потемневших от времени гнезд, которые при каждом порыве ветра подскакивают и качаются из стороны в сторону, словно непогода старается их вырвать из камышей».
Подошли к кладбищу. Отелло услужливо кинулся вперед открыть калитку.
Сперанца отыскала взглядом в глубине погоста два белых мраморных креста, блестящих от дождя.
— Так-то, дедушка, — мысленно сказала она. — Мы принесли Мингу. Я и для нее заказала мраморный крест. Он дорого стоит, но… Что скажешь, ворчать будет старая?
И ответила за Цвана: «Ты хорошо сделала… Чорт возьми! Умирают- то ведь только раз…»
Кто-то тронул Сперанцу за руку, и она встряхнулась.
Гроб уже был опущен в могилу, и, казалось, все чего-то ждали от Сперанцы, вопросительно глядя на нее.
Она наклонилась, взяла горсть земли и, бросив ее на гроб, прошептала: — Прощай, Минга!
— Прощай, Минга! — повторила она громко, а про себя подумала: «Почему я назвала ее Мингой, а не бабушкой?»
Она оглянулась на окружавших ее людей, но никого, повидимому, не покоробило и не удивило это обращение. Всем оно показалось естественным.
Уже вокруг заголосили женщины, а Сперанца все размышляла. Слово «бабушка» означало лишь родственную связь между ней и покойницей, которую засыпали землей. Имя «Минга» говорило много больше. Минга была жена старика Мори, полвека с лишним работавшая рядом с мужчинами, даже больше мужчин, пядь за пядью отвоевывая землю у болота. Минга была самая упрямая женщина в долине, снова и снова рожавшая сыновей по мере того, как их уносила малярия, чтобы спасти хотя бы одного, чтобы оставить потомство, которое продолжало бы трудиться в долине.
Минга была землей, принесенной на дамбы, рекой, обузданной в своем течении, верой, одушевляющей людей.
Она была ветераном стольких битв с голодом и нищетой, столько раз встречала смерть на своем пути и спокойно, смотрела ей в глаза без вызова и без страха, что стала с нею запанибрата…
Все это была Минга.
Отныне ей суждено было стать Доменикой Мори и получить мраморный крест, обращенный к востоку, чтобы его озаряло солнце, когда оно всходит над долиной, и обдавал ветер запахом сена.
— Доменика Мори, — прочтет по складам какой-нибудь мальчишка, шатаясь по кладбищу. И Минга под своим крестом услышит это и скажет: «Так и в пенсионной книжке написано».
