— Лады, Пожарский!
Вернулись к кострам. Боромир заворчал на Вишену, скорее для порядка, чем всерьез:
— Орел, так тя… Меч в ножны — и ну кулаками махать! Ярмарка, что ли? Где ж это видано, без оружия драться?
— Ладно, Непоседа, не бурчи. Я ж у него меч выбил.
— Ну и что? Огрел плашмя или рукояткой по башке, да и дело с концом. А то — Спас, отец научил… Плохо учил, так тя…
Тарус возился с песиголовцем. По-людски тот не соображал ни бельмеса, как и полагал Пожарский с самого начала. А жаль.
— Ладно, — сдался наконец чародей после получаса безуспешных попыток найти общий язык. Песиголовец только рычал да скалил зубы. Клыков у него, кстати, почти и не было видно. Маленькие, чуть поболе остальных зубов. Да и вообще, зубы совсем не собачьи, ближе уж к человеческим.
— Свяжите его, чтоб не удрал. На рассвете отпустим.
— Отпустим? — удивился Боромир. — Это еще зачем?
— Не убивать же его? — ответствовал уверенно чародей. — С мертвого какой прок? Вернется к своим, расскажет, так, мол, и так, задали нам жару, еле живот сберег. Другой раз поостерегутся соваться.
Боромир махнул рукой:
— Будь по-твоему. Голова ты, Тарус-чародей. Ох, голова!
На том и разошлись. Выставили часового на всякий случай, и на боковую. Однако на этом приключения сей беспокойной ночи не завершились. Спустя час Пристень-часовой вновь поднял тревогу: к костру невесть откуда выбрел дикий злющий упырь. Здоровущий, глаза красным полыхают, что твои угли, клыки наружу, когти — что у медведя, страхолюдина, ей-право… С таким в одиночку встретиться, хлопотне оберешься.
— Огнем, огнем его, братцы! — командовал Тарус.
Братцы живо похватали пылающие ветви и окружили упыря; Тарус нащупал старинный амулет в виде человеческой ладони, наложил защитное заклятье и отослал упырину на запад, к бездонным омутам речки Векши. Пущай поплавает! Убрел сбитый с толку вурдалачище, вращая глазами да сопя.
— Тьфу ты, пропадь! Отоспаться не дадут, вражьи дети, — проворчал Боромир, возвращаясь к костру. — Гоняй их по ночам, словно дела больше нет.
С рассветом кое-кого было не растолкать — умаялись ратнички. Однако с грехом пополам наладились в путь-дорогу.
Пленника-песиголовца отпустили. Боград, разрезая ему путы, приговаривал, хоть и знал, что его не поймут:
— Так и скажи сброду своему несусветному, мол, не ваше это собачье дело — за Книгами ходить! Уразумел, ушастый?
Песиголовец щурился на свет и недоверчиво косил глубоко посаженными маленькими глазками, не веря, что свободен. Меч его подобрал Омут и спрятал в суму-чехол; два других взяли Славута и подраненный Дементий. Клинки были старые, добротные, но чересчур узкие и длинноватые.
