После Варфоломеевской ночи такая мрачная картина казалась вполне реальной. Архиепископ Паркер дал понять, что страна и церковь во главе с безнравственной правительницей в такой угрожающей обстановке подвержены большой опасности. Таким было «ужасное мнение» архиепископа о влиянии ухудшающейся репутации Елизаветы в глазах христианского мира. Архиепископ предупреждал Сесила: он слышал, что дуврского клеветника не посадили в тюрьму, но освободили, дабы он и дальше сеял зло. «…Если это правда, – писал под конец Паркер, – Господь храни ее величество и всех ее верных друзей».[651]
* * *
Сэр Кристофер Хаттон, видный холостяк лет на семь моложе королевы, впервые привлек ее внимание как искусный танцор на придворном балу. Он был темноволос и красив, «подходящего роста и телосложения». Хаттон, как и Дадли, возвысился благодаря влечению к нему Елизаветы. В 1562 или 1564 г. его зачислили в ряды джентльменов-пенсионеров; войдя в милость к королеве, он сделал головокружительную карьеру. Пять лет спустя он стал камергером, а в мае 1572 г. его назначили капитаном королевской гвардии, что давало ему очень близкий доступ к королеве. Он должен был обеспечивать ее безопасность.[652] Роберта Дадли Елизавета называла своими «глазами»; Хаттон был ее «веками».
В письме от 9 октября 1572 г. поэт Эдвард Дайер предупреждал своего друга Хаттона: ходят слухи о его близости с королевой, «ибо, хотя в самом начале, когда ее величество заметила тебя (и проявила благосклонность), она терпела твою грубость, пока не получила что хотела; но сейчас, когда ее желание исполнено и она пресытилась, это скорее повредит, чем поможет тебе». Дайер советовал Хаттону: какими бы тесными ни были его отношения с Елизаветой, ему всегда следует помнить о том, кто она такая. «Подумай, с кем тебе приходится иметь дело и кто мы по сравнению с ней… хотя она, будучи женщиной, обладает многими недостатками своего пола, мы не имеем права забывать о ее положении и состоянии как нашей правительницы».[653]
В мае 1573 г., когда Хаттон серьезно заболел почками, королева навещала его почти каждый день.[654] Через несколько недель, получив двухдневный отпуск по болезни, Хаттон написал ей страстное письмо, в котором выражал свою преданность и огорчение оттого, что вынужден находиться вдали от нее: «Ни смерть, нет, ни ад, ни страх смерти более не вырвут у меня согласия и не заставят меня быть вдали от вас [ни] на один день… Боже, только бы мне оказаться с вами всего на час! Моя голова раскалывается от мыслей. Я пребываю в изумлении. Отнеситесь ко мне терпеливо, моя самая любимая милая госпожа! Страсть охватывает меня. Более не могу писать. Любите меня, ибо я люблю вас… Произнести ли это знакомое слово (прощай)? Да, десять тысяч раз прощай…»
