Я
не выдержал.
Я выключил
машинку.
Знаете, где я
научился
печатать
вслепую? На
курсах машинописи
после войны,
когда я
полагал, что
стану
предпринимателем.
Потом
я откинулся в
кресле и
прикрыл
глаза. Ирония
влетает ей в
одно ухо и
вылетает в
другое,
особенно в
вопросах
личной жизни,
но я все же
сделал
попытку.
–
Мои уши
широко
открыты, –
сказал я.
–
Я ведь так и
не
рассказала
тебе, что Эйб
записал прямо
перед
смертью? –
спросила она.
–
Так и не
рассказали, –
подтвердил я.
–
Я как раз
размышляла
над этим, в
первый день –
когда ты
пришел на
пляж.
–
Понятно, –
сказал я.
В
последние
дни перед
смертью ее
муж-нейрохирург
не мог уже
разговаривать.
Все, что он
мог – это
писать короткие
реплики
левой рукой,
хотя всю
жизнь он был
правшой. Из
всего тела
только левая
рука его еще
как-то слушалась.
И
вот как, по
словам
Цирцеи,
выглядело
его последнее
сообщение: «Я
чинил радио».
–
Или его
собственный
поврежденный
мозг принимал
это за
буквальную
истину, –
сказала она, – или
же он пришел
к выводу, что
мозги тех,
кого он
оперировал,
представляли
собой всего
лишь приемники,
получавшие
сигналы из
какого-то
совершенно
другого
места. Я понятно
объясняю?
–
Вполне.
–
Из маленькой
коробочки
под
названием
радио вылетает
музыка, –
сказала она,
подошла ко
мне и
постучала костяшками
пальцев по
моей лысине,
как стучат иногда
по радиоприемнику,
– но это же не
значит, что
внутри нее
сидит оркестр.
–
Так при чем
здесь мой
отец и Терри
Китчен?
–
Может быть,
когда они
вдруг
занялись тем,
чего никогда
раньше не
делали, и так
сильно изменились
– может быть,
они просто
начали
принимать
другую станцию,
по которой
передавали
совсем другие
понятия о
том, что им говорить
и что делать.
* * *
Я
пошел и
поделился
этой теорией,
«люди как всего
лишь радиоприемники»,
с Полом
Шлезингером,
и он немного
покрутил ее в
голове.
–
Так значит,
на кладбище
«Зеленый
ручей» закопаны
сдохшие
приемники, –
размышлял он,
– в то время
как передатчики,
на волну
которых они
были настроены,
так и продолжают
вещать.
–
Вроде того, –
сказал я.
Он
сказал, что
сам он в
таком случае
последние двадцать
лет
принимает
только
эфирный шум,
да иногда –
что-то,
похожее на
прогноз
погоды на
каком-то
иностранном
языке, в котором
он не может
разобрать ни
единого
слова. Еще он
сказал, что ближе
к концу его
супружеской
жизни с Барбирой
Менкен,
актрисой, она
начала вести
себя так, будто
«носила
стереонаушники,
в которых
давали ”Увертюру
1812 года” [33]».
