* * *
Мой
отец сказал,
что она,
должно быть,
сумасшедшая,
раз пишет
такие
длинные
письма совершенно
незнакомому,
далекому
человеку, к
тому же
просто
мальчишке.
Моя
мать сказала,
что она,
должно быть,
очень одинока.
Так оно и
было. Грегори
держал ее,
как держат
интересных
животных, за
красоту, и
иногда
использовал
в качестве
модели. Она
ни в коем случае
не была его
помощницей.
Ни по одному
вопросу ее
мнение его не
интересовало.
Она
никогда не
присутствовала
на его званых
обедах,
никогда не
ездила с ним
в
путешествия,
в рестораны,
на приемы, и
никогда не
была
представлена
его знаменитым
друзьям.
* * *
В
период между
1927 и 1933 годами
Мэрили Кемп
написала мне
семьдесят
восемь писем.
Я могу точно
назвать
число потому,
что все они
до сих пор у
меня, стоят
на полке в
библиотеке, в
футляре и
кожаном
переплете
ручной работы.
Переплет и
футляр для
них подарила
мне на
десятилетие
нашей
свадьбы
милая Эдит.
Мадам Берман обнаружила
их, как
обнаружила
уже все, что в
этом доме
как-то затрагивает
мои чувства.
Кроме ключей
к амбару.
Она
прочла все
письма, не
осведомившись,
не считаю ли
я их своим
частным
делом. Я,
разумеется,
считаю. Вот
что она мне
сказала, и
впервые я
услышал в ее
голосе восхищение:
–
Любое из этих
писем
говорит о
чудесах
жизни больше,
чем все
картины в
этом доме,
вместе взятые.
Они рассказывают
историю
отвергнутой,
замученной
женщины,
постепенно открывающей
в себе
писательский
дар. Она стала
великим писателем.
Надеюсь, ты
это заметил.
–
Заметил, –
сказал я.
И
в самом деле,
с каждым
письмом ее
язык делался
все глубже и
выразительней,
наполнялся
уверенностью
и достоинством.
–
Какое у нее
было
образование?
–
Восемь
классов и год
в старшей
школе, – ответил
я.
Мадам
Берман
изумленно
покачала
головой.
–
Представляю,
что это был
за год, –
сказала она.
* * *
Что
касается
моей стороны
этой
переписки, то
основным
содержанием
моих писем
были рисунки,
которые я
просил ее
показать
Дэну Грегори,
в сопровождении
кратких
пояснительных
записок.
После
того, как я
сообщил
Мэрили, что
мать умерла
от столбняка,
принесенного
с консервной
фабрики, ее
письма стали
по-матерински
заботливыми,
хотя она была
всего на
девять лет
старше меня.
Первое из
этих
заботливых
писем пришло
не из Нью-Йорка,
а из Швейцарии,
куда, как она
писала мне,
она
отправилась
кататься на
лыжах.
Только
когда я
посетил ее во
флорентийском
палаццо
после войны,
выяснилась
правда: Дэн
Грегори
отослал ее
туда, совершенно
одну, чтобы
она
избавилась в
клинике от
плода,
который
носила.
