Поговаривали, что сей ученый муж жил бобылем во внушительных размеров квартире, одна из стен которой была занята стеллажом для видеокассет. Вероятно, чтобы не потерять нюх, дегустатор каждый вечер просматривал что-нибудь этакое — эротическое, переходящее в порно. Причем ни повторяемость сюжетов, ни явная искусственность происходящего, ни шаблонная операторская работа — его не утомляли.
Ходили слухи, что чиновник Каблуков берет взятки. Причем не классическими борзыми щенками, а видеокассетами. Поскольку „жесткую“ эротику от „мягкой“ мог отличить только сам Иван Иванович, заинтересованные в безобидной ошибке эксперта деловые люди готовы были хоть бесконечно питать его пагубную страсть к зрелищам. Этот пример еще раз подтверждал идею кого-то из мудрецов о том, что миром правят не идеалы, а интересы.
Настасья уже успела утомиться от просмотра.
„Тик-так, тик-так“, — поскрипывали кухонные часы в форме ботинка с непривычно длинным носом — точь-в-точь, как у гномиков в мультике.
„Вот и вечер, скучный и одинокий, — вздохнула она, — сколько таких вечеров мне еще предстоит? Тысяча? Две? Вся жизнь, если…“ — На этом „если“ ее мысли оборвались, словно кто-то сломал пружинку в невидимых часиках судьбы.
„…Если я не приму предложения Евгения Пирожникова…“ — подсказал ей таинственный голос.
Но она не могла сделать шаг, пока проблема выбора не встала обоюдоостро, как мифический меч.
И эта проблема неумолимо возникла перед ней в этот же вечер. Когда раздался звонок в дверь, она по привычке подумала: „Боже, неужели опять Валентин?“
— Это я, Ростислав. — Голос был холодный и четкий, как скальпель хирурга.
Анастасия открыла дверь и впустила его в свое жилище, как впустила бы случайный сквозняк.
— Кофе будешь? — спросила из вежливости, хотя прекрасно знала, что от кофе он не отказывался еще ни разу в жизни.
— Да. — Он сел в кресло-вертушку у письменного стола.
Настя готовила кофе. А к нему — бутерброды с черной итальянской салями из „поцелуевского“ презента. Так сильно дрожали руки, словно это она приятельствовала с „зеленым змием“, а не ее неожиданный визитер. Она вскрикнула, потому что порезала палец. Ей очень хотелось заплакать, зарыдать, уткнуться носом в плечо своего мучителя, потому что по закону всемирных подлостей женщинам свойственно любить и беречь именно тех, кто доставляет им наибольшие, а часто и совсем невыносимые страдания.
Но она молча слизывала темную, как церковное вино, кровь, а причастившись, заклеила пластырем ранку и продолжила готовить бутерброды. С коими и появилась вскоре пред очами возлюбленного, сильная и неприступная.
