Если бы Катя училась в институте, то еще на первых курсах ей бы объяснили на лекциях по философии, что она идеалистка и ее заблуждения носят метафизический характер. Но учиться ей не пришлось, поэтому Катя и была уверена с чистым сердцем, что придет время и найдут единицу измерения мысли и слова, как нашли нейтрино, кварки, антикварки, о существовании которых не подозревали совсем недавно даже ученые физики. Писали ведь в словарях еще пятидесятых годов, что «ген – некий воображаемый носитель наследственности, якобы обеспечивающий преемственность в потомстве тех или иных признаков организма и будто бы находящийся в хромосомах. Представление о генах является плодом метафизики и идеализма». Прошло совсем немного времени, и теперь даже школьники знают, что такое гены.
За дощатой перегородкой гулко бухали волны. Бух! Бух-бух! Бух! – словно бил в огромный бубен мягкой ладонью скучающий творец. Горячий, верховой ветер «Магомет», будто забравшийся высоко на минарет муэдзин, заунывно пел свой акбар.
В зеленоватой полутьме хибарки поблескивало маховое колесо швейной машинки «зингер» – зайчики света носились от его вращения по застеленному рогожкой полу, по оклеенному газетами потолку. Уверенно стрекотал челнок, споро двигались умелые Катины руки.
XII
Георгий проснулся ни свет ни заря, как будто кто-то подошел, потряс его за плечо и тихо сказал: «Вставай. Пора!» Он еще не осознал, куда ему пора в такую рань, но чувствовал, что голос свыше прав, куда-то ему надо, но вот куда? Ах да, завтра вечером он пойдет праздновать к бабе Маше и бабе Мише обещанный старику день рождения и под этим предлогом может завернуть вечерком к Кате. «Соскочить», как говорит Толстяк. Недавно на банкете Толстяк шепнул ему на ухо: «Я побежал. Жена думает, я здесь, а я соскочу под это дело, а?» – и глумливо подмигнул Георгию. Толстяк любил намекать на то, что он ловелас необыкновенный, он знал, что надо показывать начальству не только свои достоинства, но и пороки, а Георгий хотя и не был его прямым начальником, но все-таки стоял чуточку выше на иерархической лестнице. «Для удовольствия я всегда соскочу!» – любил повторять Толстяк. Куда он соскакивал на самом деле, одному богу известно, во всяком случае с женщинами его никто никогда не видел.
«Да, надо бы сейчас, до работы, заглянуть к Кате, пойти якобы на пляж и предупредить ее, что завтра вечером я могу прийти. А завтра посижу с бабой Мишей часик – и auf viedersehen – до побаченья!»
