Словом, безобразная сцена разыгралась тогда у них дома под безмятежный храп пьяного отца. Он уже тогда стал тем, что называл Шекспир «пузыри земли», и жить ему оставалось совсем недолго.
Такая была история с этим сервизом. А Георгий молодец – признался, хотя вполне мог свалить все на пьяного отца. Тот ведь допивался до чертиков и не то что сервиз разбить, дом мог спалить и не вспомнить. Анне Ахмедовне стало радостно за своего мальчика, за то, каким он у нее был когда-то честным и мужественным. Она до сих пор свято верила, что нравственность автоматична, почти инстинктивна, если, конечно, такой инстинкт в человеке заложен. Трудно сказать, изменила бы она свое мнение по этому поводу или нет, если бы узнала, как недооценила тогда малолетнего сына, если бы узнала главное: Георгий не разбивал сервиза. Он взял вину на себя, испугавшись яростного проклятия матери, побоявшись, что она действительно «не простит» отца.
X
Клавдии Филипповне с ее молодым мужем и малыми детьми было не до Кати, а когда дочь вышла замуж, она и вовсе почувствовала себя полностью свободной от родительских обязательств, тем более что мужья у них были однолетки, – это обстоятельство как-то особенно уравнивало мать и дочь.
Что касается отца, то он не забывал о Кате, не порывал связей. Три-четыре раза в год Сергей Петрович присылал ей тридцать-сорок рублей, реже – письма, каракули химическим карандашом на лиловых бланках охотинспекции, в замусоленных конвертах. Письма, пахнущие чабрецом или полынью, – обычно он клал между листками душистую веточку чабреца или крохотную метелку цитварной полыни – как привет из далекой степи, как знак своей свободы.
Когда Катиному сыну было месяцев пять, Сергей Петрович даже приезжал к ним на Север – проведать дочь, увидеть внука, познакомиться с зятем. Приезжал не с пустыми руками – внуку привез волчью шубку на вырост, а дочери и зятю по волчьей шапке-ушанке. К сожалению, шапку Катя забыла при своем бегстве, а в шубке Сережа щеголял всю минувшую зиму – она ему уже в самый раз.
Сергей Петрович сильно переменился, в нем появилась уверенность человека на своем месте, от всего его облика веяло надежностью. Так что если раньше о нем можно было сказать «маленький», то теперь само собою просилось слово «невысокий», если раньше – «полный», то теперь – «коренастый». Катя знала его молчуном, а теперь он вдруг так разговорился, что любо-дорого послушать. В первый же вечер, не дожидаясь расспросов, стал рассказывать зятю о своем житье-бытье.
