Если бы командир операции Люден не поторопился с приказом отходить, не придержал бы возле себя большую часть отряда, результат этого скрытного проникновения в Титовку мог быть более значительным.
Визгина никто не упрекал, но он готов был кусать локти. Его разведчики не раз подбирались к Титовке. Была возможность притащить самого захудалого, самого паршивого пленного, тогда стало бы ясно, что в Титовке разместился крупный штаб. Десантную операцию следовало готовить более солидно, руководить самому, а не поручать Людену. Теперь того и гляди врежет Головко в его, Визгина, адрес свое любимое словечко: «Разгильдяй!» И будет прав!
На крутолобом каменном бугре у подножия лысой, без единого кустика, без травинки сопки в Старом Полярном, по соседству с осевшим двухэтажным домом, построенным, по словам старожилов, в дореволюционные годы под молельню для военных моряков (на одной фотографии той поры здание это снято с небольшими куполами и крестами на них), пристроился двухподъездный деревянный домик. Жильцов его, чтобы уберечь от бомбежек, пожаров и других военных напастей, эвакуировали. Но дом не опустел. Его обжили новые хозяева — флотские разведчики.
К дому этому то прямиком, то ступенчатым изломом взбираются деревянные мостки. Константин Симонов писал «гармоникой по улицам мостки». По ним поэт хаживал не раз в разведотдел и в отряд в осеннюю пору сорок первого.
Симонов был почти ровесником многих разведчиков отряда. В армейской форме, перетянутый ремнями и портупеями, в добротном кожаном реглане, он выглядел стройно и молодцевато.
На стихи Симонова многие моряки обратили внимание еще тогда, когда он учился в литературном институте, знали его пьесу «Парень из нашего города», читали репортажи о папанинцах, о событиях на Халхин-Голе.
На север, на Мурманское направление, он приехал в октябрьские дни первой военной осени.
Ему, корреспонденту «Красной звезды», не потребовалось много времени, чтобы отыскать в Полярном дорогу к разведчикам.
Симонов присаживался в кружок разведчиков, молча вслушивался в начатую без него беседу, а затем просил рассказать о себе. Для памяти что-то записывал в свой блокнот.
Как-то вечером людей потянуло на воспоминания о днях мирных, о делах домашних, житейских. То ли к этому располагал предвечерний сумеречный час, то ли душевная расслабленность, наступившая после нелегкой операции. Разведчики перестали испытывать скованность и неловкость. Беседа с поэтом стала простой и доверительной. А потом кто-то из ребят попросил Константина Михайловича почитать стихи. Симонов прочел одно, другое, третье стихотворение… Затем вдруг замолк на какое-то время, задумался. Ребята притихли.
