Пленники Раздора | страница 9



Крефф ратоборцев от этих слов стал ещё пунцовее.

— Донатос, к парню этому присмотрись, — тем временем кивнул Клесх на Зорана. — И девку свою… запирай что ли.

Колдун сделался злее, чем был, а на Зорана метнул такой взгляд, что выуч сразу же слился с неровной крепостной стеной.

«Девку свою». Вот уж и, правда, ярмо. И Клесх от него избавлять не станет… Надо ему больно. Поди, потеха — глядеть, как полоумная к нелюдимому креффу льнет.

…- Сейчас-сейчас покушаешь, свет ты мой ясный, а то, вон, гляди, как с лица спал, одни глаза и остались…

Колдун очнулся от мрачных размышлений. Светла тем временем продолжала хлопотать — отодвинула на край стола пилы, ножи и крючья, прикрыла мертвое тело с развороченной грудиной рогожей, метнулась к рукомойнику сполоснуть руки. После расстелила на освободившемся месте тканку, водворила на неё миску, ложку, хлеб и закутанные в войлок горшки.

— Ты садись, ненаглядный мой, сейчас кашки откушаешь. Сама варила.

Донатос с безмолвным страданием во взгляде смотрел, как в стоящую перед ним миску юродивая наливает жидкую кашу. От увиденного обережника передернуло и он мученически простонал:

— Молочная?

— Так да, — развела руками скаженная. — Ты всё воду хлебаешь, а без молока как же? Матрела вот сказала, завтра петухов резать будут, так я тебе похлебки куриной сделаю. Ты клади, клади маслица-то, как же кашку, да без маслица.

В миску полетел ярко-желтый кусок масла.

Крефф смотрел на морщинистую молочную пенку и мечтал оказаться где-нибудь далеко-далеко — на буевище, среди мертвяков. Он даже готов был упокаивать навьих, но только не есть молочного. С детства терпеть не мог — ни томлёного молока, ни парного. Однако под взглядом широко распахнутых глаз, смотрящих со слепой любовью, колдун отважно зачерпнул ложку и, зажмурившись, пихнул её в рот.

— А на второе я тебе репы с потрошками заячьими принесла, ты кушай, кушай, миленький, у меня, вон, и кисель припасен…

От этих её слов колдун едва не выматерился.

* * *

— Славен, открывай! Ишь, заперся среди бела дня! Боишься, что украдут, что ли? Ясна, есть кто живой?

— Иду! Иду! — донесся из-за тына женский голос. — Не слышала, кур кормила.

Створка ворот поползла в сторону, впуская гостей.

— Мира в пути, обережники, — хозяйка подворья, чуть посторонилась, пропуская вершников. — Случилось чего?

— Мира в дому, Ясна, — поприветствовал женщину ратоборец.

Он был молод, статен и хорош собой, однако русые волосы и бороду уже тронула седина. Следом въехал на гнедой лошадке колдун — темноволосый, но при этом с такими светлыми глазами, что они из-за смуглой кожи, темных бровей и ресниц казались незрячими бельмами. Сторожевики так и прозвали его промеж себя — Слеп, хотя в миру он был просто Велешом. Этих двоих на заимке видели часто и не раз они останавливались здесь на ночлег, а потому были свои, почти родные.