Старший брат на другой же день перевез лодку домой. На «каравеллу» грустно было смотреть.
— Отремонтирую, — твердо сказал Сашка и улыбнулся. — Только поправься, Борька. И путешествие разрешу, и лодку подарю. Еще лучше сделаю.
А вечером того же дня, когда перевезли «каравеллу», к Дроздовым явился Пашка с корзиной в руках и молча сунул ее матери Бориса.
— Это что такое? — мать в недоумении уставилась на Зыкова.
— Его рыба. — Пашка ткнул пальцем в дверь чуланчика, где спал Борис.
— Откуда у него рыба?
— Ну… вместе поймали.
— А почему он сам не принес?
— Всяко бывает. — Пашка усмехнулся. — Психанул малость.
— Что-то я не разберу…
Мать развязала корзину, открыла ее, ахнула:
— Батюшки мои! Осетрина! Тут же целый пуд…
— Ровно половина рыбины.
— Господи боже мой, да когда же это вы успели?
— В тот день. Когда же еще…
— А что ж Борька ничего не сказал?
— Он скажет, дожидайся…
Мать с удивлением смотрела на Пашку. Она хорошо знала и его самого, и его семью и чувствовала — чего-то парень не договаривает. Под осетриной оказались подлещики и еще какая-то рыба. Осетрину мать положила на стол. Наклонилась, понюхала. Обнюхала и остальную рыбу, лежавшую на дне корзины.
— Присолены, — отметила как бы про себя. — По-хозяйски сделали…
— Мама постаралась.
— Она-то и послала тебя?
— Не… Я сам. Вот ей-богу, сам я.
— Мать присолила… Хорошая она у вас, душевная. Эх, не тот Варьке мужик достался… — и умолкла, поняв, что нехорошо корить отца при сыне.
Всем на их улице было известно, как горько жилось Варваре Зыковой. Она пришла в дом к Порфирию с маленьким узелком. Порфирия Зыкова, перед самой революцией «выбившегося в люди», Октябрь потряс основательно, по революция, в общем-то, кончилась для него вполне благополучно. Хоть и жаден был Порфирий Иванович, однако он нашел в себе силы тихо, мирно и не привлекая внимания ликвидировать богатую мастерскую. Правда, сам он по-прежнему тачал сапоги, а нанимать работников, как было прежде, уже не смел.
— Знает мать, какая беда с Борисом приключилась?
Пашка снова кивнул и угрюмо уставился в пол. Вспомнил, как горестно всплеснула мать руками, узнав, что Борису и рыбешки от их улова не досталось. В тот день, не глядя матери в глаза, он заспешил в чулан, где хранилась рыба, и честно разделил пополам весь улов. И вот принес.
…Через три дня Борис стал улавливать какие-то звуки. Пока еще плохо, будто сквозь стену, но главное — слышал собственный голос.
Мать Бориса побежала к врачу. Тот пришел на дом, чем немало смутил всех. Врачам, посещающим больных ка дому, нужно, как они слышали, платить, а в доме Дроздовых не густо было с деньгами.
