Юка особенно любила эти прогулки. Я подозревал, что именно в лес она уходила, когда мне хотелось побыть одному – или надо было заниматься. Она непостижимым образом чувствовала все сама, без моих просьб – и пропадала с моих глаз. Но в лес мы часто ходили вместе.
Так было и в этот день. Мы около часа петляли по тропинкам, ненадолго уединились в шалаше «Рай № 3» на берегу ручья, затем вскарабкались по почти отвесному обрыву (в его стене была очень удобная, почти гимнастического качества лестница из древесных корневищ) – и вышли на большую поляну.
Я поднял глаза и замер.
В центре поляны стояла высокая башня. Она выглядела один в один фрагментом парижской Бастилии со старого рисунка – только к ней не примыкало стен. Башня казалась старой, темной от времени.
Ее совершенно точно не было здесь во время нашей прошлой прогулки.
Юка повернулась ко мне.
– Что это?
– Не знаю, – сказал я, – давай посмотрим.
Она взяла меня за руку.
– Может, это ловушка?
– Не думаю, – ответил я. – Никто не знал, что мы сюда придем.
Вряд ли мои слова успокоили ее (они не успокоили и меня самого), но Юка пошла к башне вместе со мной.
Странным казалось не то, что на лесной поляне появилась каменная постройка. Технически ее можно было перенести сюда за несколько часов. Но даже за месяц никто не смог бы вписать ее в пространство таким естественным образом.
Башню окружали трава и цветы. На них не было заметно ни малейшего следа строительных работ. Выступающие над землей части фундамента – каменные плиты, кольцом окружавшие башню – были покрыты пятнами мха и той особенной патиной, которую оставляют перемежающиеся с жарой дожди. В стыках камней пустила корни пара древесных ростков. Еще маленьких. Но за несколько дней они бы не выросли никак.
– Правда, – сказала Юка. – Охотник вряд ли будет тратить столько сил на благоустройство капкана.
Дверь в башню была открыта. Все ее внутреннее пространство занимала закручивающаяся вверх лестница. Я пошел по ней первым.
Стены покрывала растрескавшаяся штукатурка с цветными кляксами фресок – у них не было четких границ, и они напоминали огромные пятна плесени. Света из узких окон вполне хватало, чтобы разглядеть их.
Рисунки перемежались абстракциями и орнаментами: на одном пятне играли музыканты, одетые в парики и камзолы музыкантов, на следующем – три разноцветные спирали сворачивались к общему центру, где был нарисован какой-то каббалистический или алхимический знак.
Потом я увидел привязанную к столбу актрису в роли Жанны д’Арк – ее сжигали на сцене переполненного театра. Перед костром стоял бородатый дирижер с палочкой, как бы задавая правильный ритм огню. С другого пятна на меня влажно глянул придавленный избытком косметики древнеегипетский глаз.
