...Проснулся Андрей поздно вечером от пристального взгляда, уставленного на него. Он открыл глаза и увидел Федора Митрофановича. Через густые седеющие усы пробивалась добрая улыбка.
— Ну как, орел, отоспался? Выпей-ка крепкого чайку. Таким богатырям, как ты, болеть грешно. Поспать двойную норму и подкрепиться чайком — тут и болезни конец. Аля! — крикнул Кондратов в открытую дверь. — Принеси Игнатичу чаю, да покрепче!
Пришла Аля, молча поставила на стул возле дивана стакан и до краев налила в него из эмалированного чайника крепкого, почти коричневого чая. Потом принесла голубую стеклянную сахарницу, положила в стакан несколько ложек песку и помешала витой ложечкой.
— Выздоравливайте, Андрей Игнатьевич! — сказала она бархатистым голосом. — Только пейте сразу, пока не остыл.
Аля ушла такой же бесшумной походкой, как и появилась. Федор Митрофанович повторил ее совет: чай надо пить горячий, чтобы согреться и пропотеть. Андрею пришлось подчиниться, хотя он совсем не чувствовал озноба — наоборот, после сна по всему телу растеклось тепло. Обжигаясь, сначала с ложки, а затем через край, Андрей выпил весь стакан. Он откинулся на подушку и почувствовал, что лоб и шея стали влажными.
— Вот возьми полотенце, — пробасил Федор Митрофанович, — присаживаясь на край дивана. — Видишь, мое лекарство начинает действовать. Не иначе, как завтра пойдешь на работу. Я считаю, крепкому человеку ни к чему разные лекарства. Надо только отдохнуть как следует, отоспаться. Организм сам сделает свое дело. Кондратов немного задумался, как будто припомнил о чем-то, а потом сказал, словно сам себе:
— Это уж точно, сызмалетства так лечились в Пестах. Помню, на Увинке провалился под лед. Отец меня парным веником в бане отхаживал, потом на печь заставил лезть, овчиной закрыл. И проспал я кряду пятнадцать часов. Встал — хоть бы что, даже нос сухой. А лекарства — они вредны человеку.
Андрей слушал мерно гудевший голос Федора Митрофановича, думая о своем, но последние слова Кондратова насторожили.
Он попытался восстановить в памяти все, о чем говорил Кондратов, и вдруг отчетливо услышал: «Сызмалетства так лечились в Пестах». Андрей поднялся и, навалившись плечом на подушку, спросил:
— Вы сказали — в Пестах?
— В Пестах. А чего ты вскочил?
— Постойте, постойте... Так, значит, вы из Пестов? А Кондратову вы знаете, Аглаю Митрофановну?
— Здорово живешь! Она же сестра моя. Старшая у нас.
Андрей дотянулся рукой до стола, где лежала пачка папирос, закурил. Сел против Федора Митрофановича и начал вспоминать о своих поездках по Северогорскому району, о встречах с пестычанами и с Аглаей Митрофановной. А потом спрашивал Кондратова: что пишет его сестра, чем занимается, как Вербова, Подъянова, отыскала ли она, наконец, след летчика Фролова? Многое узнал в этот вечер Андрей. Кондратова по-прежнему заведовала мельницей, но конный спорт бросила. Валентина Григорьевна Вербова побывала в Москве на сессии Верховного Совета. Таню Подъянову комсомольцы избрали секретарем райкома. А летчика Ивана Фролова только через месяц отыскал в Увинской согре убогий Харитоша, сторож лесной фермы.
