— Вот эта старая, приготовлена по особому рецепту. Пора уже за нее приниматься, а у вас стакан не допит. Да я вам его сменю, мигом.
Валентина Григорьевна, уловив нерешительность Андрея, крикнула с другого конца стола:
— Андрей Игнатьевич, а вы не бойтесь — брага эта не хмельная, у нас пьют ее вместо кваса. Вот та черная, — Вербова кивнула на графин, — покрепче, а эту можете пить сколько угодно.
— Не вредная и полезная, — хихикнула Наташа.
— Я бы сказал, — вставил Яснов, — что квас крепче вашей браги, — десятый стакан пью — и хоть бы что...
— Пей, пей, юноша, — наставительно заговорила Кондратова. —— Видать, работничек хороший — недаром в народе говорят: кто быстро ест, быстро пьет — и работник тот... А вот Харитоша убогий, — Аглая Митрофановна задумалась и заговорила с расстановкой, — тот никогда толком не поест. Третьего дня, когда проезжала Уву, зашла в его хибару на перевалочном. Лежит на лавке, печку истопить ленится, картошки себе наварить не хочет. Я ему говорю: «Ты чего же, Харитоша, в холоде и голоде сидишь? Сходил бы по дрова да чугунок с картошкой на плиту толкнул — все оно веселей». А он мычит по-своему, головой трясет: «Нет, мол, не желаю». А. папироску предложила — взял, головой кивает: «Спасибо, мол». И вот опять причуда. По тракту машина шла. Шофер-озорник погудел лишнее — видать, знает слабость Харитоши, — так того как ветром подняло, в одной поддевке выскочил на мороз и прямо на тракт. Глянула я в оконце, а он перед самым радиатором вприсядку отплясывает, а шофер во всю глотку ржет и кулаком по баранке хлещет — сигналит ему в такт: «Давай, мол, Харитоша, жми!»
— Ну, а вы что? — не удержалась Тоня, которая все это время сидела молча.
— А что я? Хотела выйти, отругать насмешника, да плюнула: может, в гудке том и счастье все его, Харитошино.
— Думает, начальство едет, вот и выплясывается, — вновь хихикнула Наташа.
— Не чуди, — задумчиво сказала Тоня, — жаль его...
— С одной стороны, жаль, а с другой, нисколечко. Замыканный он, верно, но опустился. Я бы на третьи сутки умерла без работы. Да как это возможно, правда ведь, Валентина Григорьевна?
— Ты у нас ударница, — улыбнулась Вербова. — Разве тебе это понять?
— Да никому нам этого не понять, — поддержала Кондратова, — нам, здоровым да работящим! Но ведь на то мы и здоровые. А Харитоша — что? Сызмалетства, говорят, слаб умом был, а с годами на перевалочном и вовсе одичал. Вся радость у него в том, когда машина пройдет и сигнал ему даст. Спрос надо не с Харитоши требовать, а с тех, кто не сеет, не жнет, а даром хлеб ест. Не перевелись еще такие. Верно говорю, Андрей Игнатьевич?
