— Все это хорошо, — перебирая рукописи, говорил Андрей. — Но ничего нет о людях. Об обыкновенной жизни. — Он аккуратно сложил рукописи и, опираясь на палку, встал из-за стола. — Ты, Петя, конечно, не виноват. Только засиделся ты на месте. Отсюда человека не увидишь. Ни строителя, ни прокатчика... Надо ехать. К металлургам, в бассейн, в лес.
Мальгин не удивился. Он знал беспокойный характер Андрея, однако возразил: «Сразу все города и заводы не объездишь».
— Не одному тебе.
— А кому еще? — недоумевающе спросил Мальгин.
— Ты что, меня на инвалидность списал? Вприсядку я тебе плясать не буду, но ходить и тем более ездить — могу. Но сначала поедешь ты, а я разберусь с делами. А теперь давай выбирать маршрут. Дай карту области.
В дверь неуклюже протиснулся Фролов. Улыбаясь ленивой, ничего не выражавшей улыбкой, поздравил Андрея с выздоровлением.
— С вами как будто ничего и не случилось. Выглядите молодцом, право. А мы вот крутимся! Я даже премьеру в оперном пропустил, правда, был на просмотре, но ведь это совсем не то, совсем не то...
— Вот именно! — раздраженно ответил Андрей, но сразу взял себя в руки. — Конечно, кому что нравится. Только непонятно, как может нравиться человеку, когда он теряет время.
— Почему теряет, наоборот, — оживился Фролов. — Гиппократ говорил: искусство обширно, а жизнь коротка. Это же замечательно! Можно встать, когда почувствуешь, что выспался, лечь, когда заблагорассудится, словом — любые желания подвластны тебе. Оптимум медикаментум квиес эст [2].
— Оциа дант вициа [3], — ухмыльнувшись углами рта, ответил Андрей.
— Не будем мудрствовать, Виктор Иванович, — заговорил он с живым интересом и дружелюбно. — Не объединить ли нам усилия? Сделаем несколько совместных передач. Обеим нашим редакциям надо показывать людей, их мысли, труд. Съездите к шахтерам, а я за двоих поработаю здесь. Не подведу!..
Фролов еще не сказал ни слова, но по выражению его лица уже можно было прочесть, насколько неприятным и неприемлемым для него было это предложение. Андрей в упор смотрел ему в глаза, и надо было отвечать.
— Видите ли, много дел. Потом — стоят морозы, а у меня здоровье, сами знаете... Промерзнешь и свалишься — кому это надо? Теперь не то время, чтобы выезжать на одном энтузиазме. Это было бы наивным.
Он встал со стула, на которого удобно сидел, закинув ногу на ногу, и, переваливаясь, приблизился к дверям. Наступила тишина. Андрею страшно захотелось разорвать ее отборной бранью или броситься на Фролова, тряхнуть его изо всех сил и заставить отказаться от сказанного, но он не двинулся с места. Только еще больше обострились скулы на его лице, еще лихорадочнее заработала мысль, а взгляд оставался спокойным и даже безразличным. И лишь когда створки двери сомкнулись за широкой спиной Фролова, он словно очнулся и зло крикнул:
