Вот дверь нашей квартиры, она открыта, чей-то плач, чей-то вой.
Все соседи сбежались, словно на просмотр какого-то невероятного фильма.
Понурые милиционеры, ждущие чего-то еще, и Темдеряков, живой и страшный со своей взлохмаченной головой и безумными глазами, на полу, возле лежащей Феи уже с навсегда закрытыми глазами и с ножом, с цветной рукояткой ножа в сердце.
Он убил ее за то, что она любила меня.
В его безумном мозгу она была его женой, его вечной собственностью.
Он всегда ее бил и держал в страхе, а теперь был удивлен тем, что его вещь вдруг заговорила и отвергла его.
А она ему тоже была нужна, просто позарез нужна, вот он ее и зарезал.
Раз мне не досталась, так значит и ему не достанется. Что же они ждут.
Почему не забирают его?!
О, Боже, он плачет и целует ее у всех на глазах.
Убийца целует жертву. Несчастный, укравший нашу любовь, целует, оскверняя останки моей Феи.
А я стою рядом и плачу, и ничего не могу сделать?
Я бессилен, как муравей под ногами великана!
Мне бы плюнуть ему в лицо, ударить, все вроде ждут этого.
А я молчу как трус, как предатель!
Набрал словно отравы горькой в рот и молчу.
И вдруг тоже опускаюсь на колени, плачу и тоже целую ее вместе с Темдеряковым, и все смотрят на нас и наслаждаются нашей общей трагедией.
А мы все целуем ее как безумные… ее охолодевшее лицо… И наши головы соприкасаются, и мы ничего, абсолютно ничего не говорим друг другу, и это продолжается долго, почти Вечность мы целуем ее и проникаемся ее волшебной сущностью, хотя ее вроде уже нет, но здесь с нами все еще остается ее застывший портрет, с помощью которого несчастный Темдеряков вспоминает, как она его вытаскивала из грязи, а я – как она нежно гладила меня по голове…
И от этого наши слезы становятся чище, а лица светлее…
Потом милиционеры все же вспоминают по свои обязанности и, словно мешок, поднимают от тела обезумевшего Темдерякова. И уводят…
И меня отнимают от тела и тоже уводят.
Весь день я томлюсь в камере и жду своего допроса.
Какой-то грязный и пьяный мужик, сидящий со мной, постоянно что-то мне говорит, но я не слышу его.
Я весь замурован в свои мысли и чувства к Фее.
Потом меня вызывают на допрос.
Мои зубы стучат друг о друга, как в лихорадке.
Слезы опять текут нестихающей чередой.
Угрюмый следователь, заслонив собой окно в мир, угощает меня водой из графина и после отпускает навсегда в этот мир.
Я иду по этому миру пустой и никому не нужный.
Я прихожу в дом и вижу на полу контуры Феи, обрисованные мелом.
