Сама ты, злючка! – обиделся я и даже заплакал.
Нельзя, – говорит мне Рыжуха, – быть таким ужасным ревнивцем!
Да, я, Тихон, сейчас только донесу ее до дома и уйду, – сказал мне Палыч, по-видимому, желая как-то смягчить свою вину.
Да, ладно, чего уж там, неси, – смутился я, и пока Палыч нес ее до дома, я всю дорогу целовал ее, кисоньку мою.
Пусть таращится на нас, да завидует, сволочь, думал я, вполне собой довольный!
Между тем, Палыч и не глядел на нас, а нес мою Рыжуху, как какую-то безделицу, и это еще больше возмутило меня, и я ему сказал:
Ты, уж, Палыч, неси ее бережно, все-таки не мешок ведь с картошкой несешь!
А как я ее несу?! – обиделся Палыч.
Что-то ты, мой Тихоня, разбушевался-то?! – усмехнулась моя Рыжуха. – Али с башни упал, и своя башня повредилась?
А я еще больше разозлился.
Ты, – говорю, – дуреха, молчи, а то Палыч чего-нибудь не -то о нас подумает!
Да он и так о нас совсем не– то думает, – смеется Рыжуха, и так заразительно дуреха смеется, что я и сам загоготал, хотя и без особого настроения!
Ну вот, вы и дома, – вздохнул Палыч, поднимаясь с Рыжухой на крыльцо.
Как будто гора с плеч, – вздохнул он, опуская Рыжуху на кровать, а в это время Альма из под кровати вылезла, да схватила его зубами за ногу!
Вот, черт! – заругался Игорь Павлович, а я ее за ошейник изо всех сил оттаскиваю, и кричу:
Альма, нельзя, это свой, – говорю, – дура!
Альма тут же успокоилась, а Палыч сел на лавку свое ранение изучать.
Крови-то совсем почти и нет, – говорю, – а брюки и зашить ведь можно!
Конечно, можно, – смеется Палыч, – только дай мне чего-нибудь вроде зеленки с бинтом, да рубаху мою мне отдай!
Тихон, там, в шкафу, на кухне, – сказала моя Рыжуха и я пошел искать зеленку с бинтом.
Нашел, обратно захожу, а Палыч опять чего-то на ухо Рыжухе моей шепчет, а она опять смеется, дуреха! И он с ней заодно! Вот, сукин сын!
Ты, – говорю, – Палыч, бинтовался бы поскорее, да шел бы отсюда подалее, от греха подальше! – а сам ему рубашку его в руки сую.
Все, Тихон, уже иду, – смеется Игорь Павлович, а сам, сволочь, сидит со своим волосатым животом, и раненье на ноге зеленкой прижигает, а рубашку даже и не одевает, вроде как и не обязательно!
И охота тебе, – говорю, – Палыч, по ночам с фонарем одному ходить?! Или с женой нелады какие?
А это, – говорит, – Тихон, все от философии. Я, видишь ли, все время что-то думаю, хожу, то звезды, то дома спящие разглядываю, и все вроде как в себя глазами впитываю, покоя вроде у всех спящих набираюсь! А что касается жены моей, так она даже одобряет мои ночные прогулки!
