Она занималась до полночи — сначала готовила уроки, потом, завесив лампу, чтобы свет не падал на маму, писала. Так и заснула, положив голову на раскрытую тетрадь.
И вот — утро другого дня.
Она пришла в школу неузнаваемой. Волосы, которые обычно у нее надо лбом образовывали светлый венчик, были тщательно причесаны; косы не свешивались до пят, а были уложены двумя кругами. Темные дужки бровей часто сходились над переносицей, и тогда лицо ее становилось сердитым и очень важным. Она не бегала, не смеялась; уткнула нос в книжку и помалкивала. А это было труднее всего, потому что сегодня все, буквально все говорили о спутнике, делали предположения о ближайших полетах человека в космос, спорили.
— Ты смотришь сентябрем, — сказал ей Анатолий. — Что с тобой?
— Я всегда такая, к вашему сведению, — отрезала Надя, не поднимая глаз от учебника.
— А я вчера, как пришел из школы, то есть когда распрощался с вами, сел и начал писать первую главу. И знаешь, писалось легко. Тут и спутник, и… ты… Прибежал в школу, увидел Маргариту Михайловну. Мы с ней составили план первого номера журнала…
— Прекрасно. На редколлегии обсудим.
— Да что такое? — изумился Анчер. — Что случилось?
Ей очень хотелось узнать, что он написал, какой план журнала они составили, очень хотелось вступить в разговор о спутнике, который уже десятки раз облетел вокруг Земли. Но как же это так: решила, дала себе слово… Нет, нельзя. Она вздыхала тайком и крепилась.
В этот день ее спрашивали на трех уроках. Она отвечала без запинки. Учителя в один голос говорили: «Хорошо».
Клара Зондеева на перемене сказала:
— Ты сегодня радуешь меня.
— Благодарю, — с достоинством ответила Надя.
Она крепилась. Она хотела быть такой весь день, всегда. И мужество не покидало ее. По крайней мере — до середины дня. С середины дня глаза ее, помимо воли, все чаще устремлялись туда, на первый от окна ряд парт, где, согнувшись и не зная, как лучше устроить ноги, сидел Анчер. Иногда он посматривал на нее и быстро отводил глаза, а она встречалась с его взглядом и была очень счастлива, хотя, разумеется, ничем не выдавала своей радости. Нельзя. Это — пред-о-су-ди-тельно…
На следующий день она пришла уже не со строго причесанными волосами, что тотчас же было отмечено Степаном Холмогоровым, сказавшим с сожалением:
— … А вечно причесанным быть невозможно…
Надя фыркнула в кулак, но тут же приняла важный вид.
Ей очень хотелось поговорить с Анчером, но он молчал. Заговорить первой? Ни за что, никогда.
