У Комиссаржевского постоянно толпился народ, причастный к музыке, театру, консерватории. Станиславский мечтал стать помощником Комиссаржевского по оперному классу, осуществляя с ним новую идею — воспитание физического ритма певца В необходимости такого воспитания Станиславский убедил друга. Изобретатели новой науки целыми вечерами жили, двигались, сидели, пили, разговаривали и молчали в ритме. Но консерватория отказала Комиссаржевскому в организации класса ритма, и Станиславский возвратился к своей идее только через много лет.
Частые беседы об искусстве, участие в любительских спектаклях режиссера Александра Филипповича Федотова привели друзей в конце концов к мысли о необходимости объединить артистов, художников, литераторов Москвы в Общество искусства и литературы.
— Нужен свой клуб, — говорил Станиславский. — Ни на какой другой не похожий и непременно без карточной игры.
К Станиславскому и Комиссаржевскому присоединились Федотов и художник-любитель Федор Львович Сологуб. В 1888 году состоялось торжественное открытие Общества искусства и литературы в заново отремонтированном и превосходно отделанном на средства Станиславского помещении на Тверской улице.
Печать и публика встретили открытие клуба с огромным сочувствием. К театральному залу примыкали фойе и большая комната для художников. Режиссером драматического отдела общества стал Федотов, оперной школой руководил Комиссаржевский.
Друзья встречались теперь в своем клубе. Тут было светло, тепло, шумно, артистично. Вскоре Федор Петрович совсем переселился в клуб, заняв две маленькие комнатки наверху.
Сюда и решил поселить своих хорошеньких дочерей старый артист.
Обычно последние версты пути кажутся особенно длинными. И то легкое успокоение, которое испытала Вера, садясь накануне в московский поезд, сменилось постепенно новым волнением.
— Когда же, когда, наконец, Москва? — повторяла она.
Но вот и Николаевский вокзал. Федор Петрович неловко, чуть смущаясь своей солидности, подбежал к вагону. И когда уже Оля и Вера сошли на перрон и все уже вдоволь нацеловались, радуясь встрече, он долго еще переводил взгляд с одной дочери на другую, любуясь ими.
Извозчики стояли с поднятыми верхами. Ночью был легкий мороз, а днем проглянувшее осеннее солнце чуть растопило мелкие лужицы на мостовой, и булыжник тускло поблескивал. Дул ветер, но сестры попросили опустить кожаный верх. Вокруг все было необычно, и они жадно смотрели по сторонам на незнакомую Москву.
