— Ну как же! Только старше моей стервы. Вот и приклеился. Я это мигом понял.
— Еще бы! В трусах прибегал. Куда дальше? Чего не понять? Я бы этого козла через балкон вышвырнул бы! — вставил бригадир.
— Ну тогда б меня в ментовке размазали бы вконец. И так зубами в потолок и во все углы швыряли.
— А меня наоборот мент спас от разборки. В подворотне трое прижучили. Получку хотели отнять. Я одного размазал. А двоих милиция сгребла. Меня всего попороли. Но судья дура, не только этих отморозков, а и мне влепила срок за превышение мер защиты. Зачем убил? А я что, целовать должен козла! Ввалил хоть одному. Теперь парюсь. Немного осталось, но все ж обидно, — сказал пожилой, костистый зэк Иванович.
— Твоя дура хоть опомнилась? Письма или посылки шлет? — спросил Сашку.
— Где там, ни слова за целый год! Хоть бы о дочке черкнула. Анютке пять лет скоро. Помнит ли она, или забыла вовсе, — вздохнул мужик.
— Видать, с ментом отрывается!
— Ты-то ей писал?
— Ни на одно письмо не ответила. А уж о подсосе молчу. Через год домой вернусь, тогда за все спрошу! — ответил хмуро.
— Не тронь говно, не то мигом на шконку воротит. Тут уж и срок дадут побольше и режим покруче, все ж вторая судимость, с этим не шути! — предостерег Иванович.
— Не вертайся к ней! Держись подальше от беды, найди другую бабу. В городе их хватает, — вставил Костя.
— А дочка? Ее не бросишь, моя кровь и копия. Первое слово было — папа. Разве такое забыть? И любила меня! — опустил голову:
— Не к бабе, к дочке вернусь. Все ж скучаю по ней жутко, — признался Сашка.
— Мы тоже не бездушные, но совать башку в петлю глупо. Детей еще полгорода настругаешь. А вот жизнь свою сбереги. Одна она у тебя. Не дай себя разметать по зонам, — советовал бригадир.
— Я враз к матери ворочусь, в деревеньку, на Смоленщину. Приткнусь на кузнице или на ферме. Короче, без дела не останусь. Приведу бабу из доярок. И никогда не появлюсь в городе.
— А что у тебя в городе стряслось?
— В кабаке помахались. И зачем туда поперся? Жил бы тихо. Так дружбаны уломали. А там от каждой бутылки все борзее делались. Ну и поехало! Кто кого и за что отодрал, даже не помню. Вот так и навешали на меня всех чертей. Вроде это я официантку замокрил за то, что не поддалась и обозвала паскудно. За нее, конечно, вступились, я и тех за рога взял, да так, что отнять не смогли. А я ту официантку и в рожу не помню. Да и зачем она сдалась, на баб голодным не был, а ведь вот сорвался, как дурак! — сетовал Женька.
