Выгнав Костю за дверь, я привела себя в порядок и вышла к умывальнику.
— Погуляешь?
Сплюнув зубную пасту, я обернулась. Костя стоял чуть поодаль и невинно улыбался. Я прополоскала рот, наскоро вымыла лицо. Промелькнула мысль о завтраке, но зайти в дом и сидеть за столом под взглядом одуревшей от страсти бабы — это было выше моих сил. В кармане джинсов лежало несколько купюр, и я повернула в сторону магазина. Очень хотелось врезать Костику как следует и куда следует или хотя бы сказать все, что я о нем думаю, но… Я знала, что сделать этого не смогу. Вот не смогу и все.
В магазине — обычной бревенчатой избе — было темно и пахло мышами. Ассортимент не радовал. Подумав, я купила подозрительного вида лимонад и сухое печенье. Продавщица, остроносая тощая девица с неожиданно внушительным бюстом, таращилась на меня с интересом и непонятным ехидством.
— Так вы не улетели с Генкой? В город?
В прямоугольнике двери, заслоняя собою свет, стояла темная коренастая фигура. Только по голосу я узнала бабку, с которой мы летели в самолете.
— Нет. Завтра на поезде поедем.
— А, ну да, ну да.
Бабка обогнула меня и неторопливо принялась оглядывать полки. Непонятно почему я медлила. Не то чтобы мне хотелось с ней пообщаться, но чем себя занять, я не знала. Когда она купила муку и сахар, я предложила:
— Давайте помогу.
— Спасибо, — бабка протянула мне холщовый мешок с пришитыми черными нитками ручками.
Мы вышли и медленно побрели по улице. Время от времени кто-то попадался навстречу и смотрел на меня с интересом. С гораздо большим интересом, чем вчера.
— А муж твой где? С Веркой? — поинтересовалась бабка, когда мы дошли до ее дома и остановились у ворот.
— Это брат, — поморщилась я. — Не знаю где.
— Бра-а-ат? — протянула бабка. — Да, вы похожи. А чаю хошь?
Хотя бабка и разозлила меня своим вопросом, чаю я все-таки хотела. Мы вошли в дом. Был он совсем небольшим, всего две комнаты и кухонька. Огромная печь топкой выходила на кухню, а спальным местом с матрасиком и занавесочкой — в большую комнату, бабка называла ее «залой».
Усадив меня за круглый стол в «зале», бабка — она потребовала называть себя Лукерьей, просто так, без отчества — вышла во двор, в летнюю кухню и вернулась с большим китайским термосом. На столе появились чашки в горошек, серый хлеб, плошка с засахарившимся вареньем и все то же сухое печенье.
То и дело подливая мне чаю, Лукерья трещала без остановки, что мне было только на руку — говорить самой совершенно не хотелось. Сначала она рассказывала про своего сына, живущего в Красноярске (это к нему она летала в гости), потом переключилась на село.
