Уличный фонарь над стоянкой слабо освещал секцию для юношества. Глаза мои постепенно привыкали к сумраку, а уши ловили малейший звук по ту сторону перегородки из «Encyclopaedia Universalis». Все, что я слышал, — легкий, мерный присвист, который вдруг прекратился. Очевидно, матрас сдулся, и Полина встала. Ее фигурка проскользнула между стопками книг, приблизилась ко мне. Она была голая.
Я хотел сесть, но она удержала меня, положив руки мне на плечи, и легла сверху. Раскладная кровать протестующе заскрипела всеми сочленениями. Я нежно обнял ее за талию, поцеловал груди, касавшиеся моего лица. Ее пальцы с лихорадочной точностью расстегивали пуговицы моей пижамы. Вдруг она увернулась от моих губ, отпрянула. Тихо прошептала:
— Нет, Куинси. Я не могу с ним так поступить. И с вами тоже.
Лично я не имел ничего против, но предпочел оставить свои доводы при себе. Она ушла. Я уже урезонивал себя, смирившись, готовый списать свое возбуждение в убытки. Но Полина вернулась с косметичкой в руке. Она зажгла надо мной лампу. Сощурившись, я не спеша рассматривал ее тело. Тонкость, округлости, мелкие несовершенства, делавшие более человечной ее глянцевую красоту. Она попросила меня закрыть глаза. Я сказал себе, что ей нужно смотреть на меня, чтобы не накладывался образ Максима, но не хочется видеть себя в глазах другого мужчины. Однако дело было не в этом. Я почувствовал влажное облачко.
— Можете открыть глаза.
Я осторожно поднял веки. В руке у нее был маленький спрей, который она достала из своей косметички. Она опрыскала меня геранью, чтобы нейтрализовать ветивер. Чтобы мы чувствовали только ее запах.
Вытянув руку, я достал из кармана один из презервативов, на которых даже не удосужился посмотреть срок годности. Спросил:
— Погасить свет?
— Как хочешь.
Я оставил лампу зажженной, и мы любили друг друга, как будто были одни в целом свете. Полина закрыла глаза и ласкала себя, используя меня скорее как… инструмент, как прибор, этакий вибратор во плоти, но пика наслаждения мы достигли одновременно, приглушив крик ладонями.
— Прости, — прошептала она, упав мне на грудь.
Я сказал «спасибо». Она ответила «не за что». И мы замолчали, сплетенные, неподвижные, переводя дыхание под гул электрических конвекторов.
— Я не занималась любовью уже год, с тех пор как он в тюрьме.
В ее тоне не было ни сожаления, ни оправдания — просто констатация. Я поддержал разговор в том же регистре, только прозвучал чуть более жалко:
