— Холодно! — сказал Коно, натягивая на уши ворот свитера.
— Чудная какая-то погода, — ответил Такэо, пошевелив ноздрями. — Наверное, снег пойдёт.
— Откуда ты знаешь? — Коно спрятал руки в рукава свитера.
— Воздух влажный. Когда воздух влажный, у меня голова всегда кружится.
— Да, тебе хорошо. Ты, это… Как это? Барометр, что ли? Барометр, вот ты кто.
Тут раздался такой удар, что земля задрожала. Сунада бился о бетонную стену. Отходил на несколько шагов и снова бросался на неё что было силы.
— Как таран, — сказал Тамэдзиро. — Бетон вот-вот треснет. Не удивлюсь, если нашему разлюбезному силачу удастся сокрушить эту стену.
— Тогда мы все сбежим, — засмеялся Андо.
— Ага, держи карман шире! За этой стеной точно такая же спортплощадка, как наша. Что здесь, что там, один чёрт.
— А если и ту стену сломать?
— За ней ещё одна площадка. Как будто сам не знаешь. Здесь таких площадок шесть, они расположены полукругом, одна примыкает к другой.
— А мы их всех разломаем. И сбежим… — Андо, скорчив по-детски лукавую рожицу, засмеялся.
— Дурак, — с жалостью на него глядя, сказал Тамэдзиро. — Ну совсем дитя малое.
К Сунаде уже спешил надзиратель. Его фуражка скрыла лицо Сунады, тут же прекратившего таранить стену. Тюремщик был выше Сунады ростом, но Сунада шире в плечах, поэтому первый выглядел как штырь, вбитый в тело последнего. Второй надзиратель на всякий случай медленно подошёл поближе.
— Давай-давай, бей их, — шептал Андо. — Бей их, Суна-тян!
— Что ты несёшь, несмышлёныш, — заметил Тамэдзиро, передвигая на доске фигуру. — Твой ход.
— Бей их, — повторял Андо, глядя в сторону Сунады.
— Да ты что? С чего так распаляться?
— Давай, бей их всех! Слышь, всех круши!
Белые щёки Андо покраснели. Смазливое личико он унаследовал от матери. Такэо как-то видел её. За сеткой в комнате для свиданий сидела женщина в шёлковом жёлтом платье, по виду барыня. Идя к выходу, Такэо оглянулся на неё и увидел, что чертами лица она просто копия Андо. Та же беззаботная улыбка, та же белоснежная кожа, такие же готовые при малейшем волнении залиться мгновенным румянцем щёки, такой же миндалевидный разрез глаз.
Да, если бы Андо не поехал тогда к матери, он, возможно, не стал бы преступником.
Этими белыми изящными руками он сжимал тонкую, похожую на шланг, девичью шейку. А теперь очень скоро, если не завтра, то, скорее всего, на следующей неделе, его собственную тонкую и белую шейку сдавит верёвка. Может, хоть тогда он вспомнит. Что хотел родиться красным тюльпаном. И о том, что ненавидел своё белое тело.
