Медсестра медленно движется по коридору, они за ней, освещение меняется, за окнами проплывают тучи. Она останавливается и делает им знак рукой.
— Ты можешь войти, — говорит она.
Лэрке ударяет ягненка, так сильно, что он прячет голову. Лэрке с отчаянием смотрит на Каспара, улыбается легкой улыбкой и машет рукой, словно чувствует, что ей тоже не помешал бы букет.
Окно стоит открытым, чтобы выветривался кислый запах. Каспар медленно подходит к кровати, мать поднимает голову и смотрит невидящими глазами.
— Что? — ворчит она.
Ягненок ворочается в сумке, его шерсть растет. Сумка разваливается по швам, ягненок выпрыгивает и подбегает к постели матери. Она шикает на него, у нее тоже змеиные глаза.
— Кыш, — говорит она, — уйди!
Но он не уходит и ложится под кровать. У Каспара прихватывает живот, Лэрке грызет ногти.
— Мама, — говорит он.
Она пытается быть резкой:
— A-а, Каспар, не прошло и полгода… Не очень-то хорошо почтовое ведомство работает, как я погляжу.
Она выдерживает паузу и ловит ртом воздух.
— Тебе повезло, что ты еще застал меня в живых. Ты не представляешь, каково это: лежать здесь день за днем. Сам-то ты мотаешься по этой горе и портишь себе кожу. Не будешь беречься — кончишь так же, как я.
Он откашливается и кивает. Долгая пауза.
— Когда я писала тебе письма, я так много хотела рассказать, а теперь не знаю, смогу ли.
Когда мать говорит, у нее изо рта брызжет слюна. Медсестры рассказывали, что иногда под конец болезнь поражает мозг. И тогда люди становятся или как ангелы — робкие, верующие, или вредные.
— Со мной Лэрке, — говорит он.
Лэрке приближается на шаг.
— Твое лицо мне знакомо, — говорит мать.
— Она очень хорошо играет на флейте.
У матери на щеках проступает легкий румянец, Лэрке посылает Каспару раздраженный взгляд, но остается стоять.
— Лэрке… когда-то была флейтистка по имени Лэрке. Я читала о ней все-все. Она должна была дать в нашем городе концерт. Я полдня стояла в очереди за билетами. Но перед самым концертом она упала в обморок, и нам пришлось возвращаться домой. Я никогда не слышала Лэрке вживую. У меня есть диск, но это не то.
Лэрке чуть-чуть отступает, глаза матери затуманиваются. Она долго лежит тихо, и они уже собираются уходить, потому что думают, что она заснула. Вдруг она поднимает голову и смотрит на него.
— Я много думала, Каспар, — говорит она, — ведь здесь больше делать нечего. Я подумала, что лучше всегда говорить правду.
Мать делает глубокий выдох, в легких шумит.
