— Владимир Дорошук, — повторило несколько голосов, будто хотели запомнить фамилию.
Дровосеки обсуждали положение страстно, все вместе. Прочь улетучились утомленные движения и равнодушие.
Старый Морита говорил больше других и ругался, когда его не слушали. Только Хабаров, казалось, меньше всего волновался, но в конце и он, спрыгнув на пол, сказал:
— Все не то! Помочь, помочь, но как? Как поможем? Слушайте меня: его надо переправить через границу. И это я беру на себя! Я!
С чувством глубокой благодарности Володя глянул на парня.
— Пойдешь со мной? — спросил Хабаров. — Ты — коммунист? Комсомолец? Да, да… Я доведу тебя до границы. Через три дни мы будем там…
Сев возле Володи, он обнял его за плечи.
— Дорошук, — сказал он, — мы завтра пойдем. Я тебя очень люблю. Я сам — русский. Мой отец был политический ссыльный. Тогда еще весь Сахалин принадлежал Росси. Отец умер. Так случилось, что я остался на Карафуто.
Он тяжело вздохнул:
— Я тоже очень хочу в Советский Союз. Я перешел бы с тобой границу. Но у меня здесь, на нефтяном промысле, невеста. Я не могу ее бросить.
Ему было лет двадцать. У него были красивые губы и нос с горбинкой. Когда он улыбался, на щеках у него появлялись ямочки, как у девушки. И только руки, в трещинах, загрубевшие от работы, доказывали, что этот человек работает каждый день наравне с другими дровосеками. Окума наклонился к уху Володи и прошептал:
— У тебя будет красивый проводник. Он хорошо знает тайгу. Он часто бывает во всех соседних артелях дровосеков и держит с ними связь. Только — тсс!
И, повернувшись к товарищам, Окума строго сказал:
— Не забывайте, что язык болтается на бечевке. Надо его крепко привязывать.
Придвинувшись к Володе, он спросил:
— Скажи всем нам, есть ли правда величиной хотя бы с рисовое зерно, что в Росси нет ни одного помещика, ни одного хозяина?
И стало в бараке так тихо, что слышать было, как под потолком шелестит крылышками большой ночной мотылек. В раскрытые двери заглядывал месяц и струилась ночная таежная прохлада.
Двадцать дровосеков застыли, боясь пропустить хоть слово из того, что сейчас должны услышать в ответ.
— Нет ни одного помещика, ни одного собственника-хозяина, — громко ответил Володя. — Это великая правда, величиной на весь мир, так как это правда Ленина, нашей партии.
Все громко загудели, и каждый наперебой спрашивал:
— И полицаев нет?
— Нет и полицаев, — отвечал Володя.
— И ни одного приказчика?
— И ни одного приказчика.
— И никто не имеет права ругать и бить рабочего?
