Сказать откровенно, такой ее вид мне не понравился. Там, в груди, где ныло от приятного возбуждения, я ощутил укол тревоги. А почему, собственно, Терентьев должен был призвать меня для беседы, содержание которой обещало мне праздник?
Он сидел в кресле за столом у дальней стены и, пока я двигался к нему вдоль стола для совещаний, смотрел на меня тусклым, как запорошенное пылью зеркало, ничего не выражающим взглядом. А вид у него был — будто он держит на плечах пирамиду Хеопса, изнемог под ее тяжестью — и не может сбросить. Я знал, что Терентьеву сорок с небольшим, но мне тогда, когда шел вдоль стола, показалось — ему не меньше, чем Мафусаилу на закате дней.
— Здравствуйте, — сказал я, останавливаясь у его стола, — с видом самой неудержимой радости предстать пред его очами.
Он не ответил мне. Только слегка шевельнул головой сверху вниз и издал звук, означавший, должно быть, подтверждение, что слышал мое приветствие. И тут мне стало бесповоротно ясно, что ничего хорошего ждать от встречи не приходится.
— Садитесь, — по прошествии, пожалуй, целой минуты шевельнул Терентьев бровями, указывая мне на стул около стола для совещаний.
Я ощутил в себе веселую легкость пузырька углекислого газа, вскипающего в откупоренном шампанском. Так у меня всегда бывало в виду грозящей опасности.
— Сажусь! — вместо положенного «Благодарю» с бравостью сказал я, выдергивая забитый под столешницу стул и, скрежеща ножками, устраиваясь на нем.
Лицо Терентьева исполнилось живого чувства. Я с удовольствием видел, что производимый мной скрежет доставляет ему страдание. Наконец я затих, и он, по второму разу выдержав долгую паузу, спросил:
— Как вы у нас вообще оказались?
— Как? — переспросил я. — Ну как… Пришел, снял сюжет. Про пчеловода. Потом другой. Потом третий.
— Как это «пришли»?! — Терентьев повысил голос. — К кому? Кто вас привел?
— Никто меня не приводил, — сказал я. — Сам пришел.
— Кто вас в программу привел! — Терентьев выделил голосом «в программу». — Кто вам камеру доверил? Кто вас в эфир выдал?
Делать было нечего, приходилось раскалываться.
— Первый — Конёв, — ответил я, постаравшись все же формой ответа поставить Конёва в ряд с другими.
В пыльных глазах Терентьева словно бы провели влажной тряпкой — они заблестели.
— А что вы закончили? Или еще учитесь?
— Я после армии. Демобилизовался недавно, — сказал я.
— При чем здесь армия? — в голосе Терентьева прозвучало возмущение. Армия — это не диплом.
