— Ну вот, сейчас пойду…
Встала, нащупала в кармане бумажку — личное распоряжение директора: «Устроить и постоянно прописать тов. Белкину в общежитие» — и потом легко подняла чемодан и скатку.
Тетка пропустила ее, пошла следом, мучая половицы своей тяжестью, что-то шепча и задыхаясь. На крыльце она придержала Белкину, близко наклонилась к ней, — свои водянистые глазки вперила в ее глаза, — шепотом выговорила:
— Это нам, Мотя, наказание за грехи. Иди.
Белкина торопливо пошла, однако у калитки оглянулась, хотя не собиралась оглядываться. Анастасия Ивановна все так же не плакала и молчала, взгляд ее был устремлен куда-то выше ограды, в глухую морось тумана. У Белкиной незнакомо погорячело в груди, остановилось дыхание (она никогда не видела такой свою тетку), но в следующую минуту, уже возненавидев кого-то второго, жалостливого, в себе, она резко пнула ногой калитку.
По переулку шагала быстро, успокаиваясь и стыдясь «за нюни-слюни», а на перекрестке у церкви столкнулась с милиционером, который весной встречал ее на вокзале: город маленький, им и до этого не раз приходилось видеться, и милиционер всегда узнавал ее.
— Куда кочуем? — спросил он.
— В общежитие.
— Не ужились с тетушкой?
— Разные люди.
— Зеленая улица! — щелкнул каблуками милиционер и указал полосатым жезлом в сторону общежития.
1
В сенях было душно — так, что, проснувшись и сев на лавке, Павел долго не мог отдышаться: теплый, кислый, как дрожжи, воздух не проходил в грудь. Бестолково колотилось сердце. Павел осторожно нащупал пол, держась рукой за стену, выбрался на крыльцо.
Сел на сырую ступеньку, распахнул ворот рубашки. После снял рубашку совсем, отбросил к двери. Спину, грудь, руки охватил, будто крепко стиснул, льдистый воздух. Он был неподвижен, синел от занявшегося над степью рассвета — и потому напоминал глыбу чистейшего льда, заполнившего пространство от земли до звезд. Белыми кирпичами вмерзли в него саманки, тополя за речкой, столбы и стога. Павел сидел, остывал, и, когда ему стало казаться, что и он понемногу вмерзает в мертвое синее пространство, — со двора, от сараев и огорода пришел несильный ветерок.
Живой, не остывший за ночь, он будто омыл Павла теплой водой, вошел в грудь и оставил в ней запахи — смутные, смешанные: росной ботвы, прелого плетня, старого навоза.
Павел встал, спустился с крыльца, зашагал к середине двора — здесь чернел мокрый сруб колодца. Остановился, прислушался. Ветерок шевелил бурьян на огороде, понизу обегал двор, втекал в сарай и снова, суетясь, разгуливал от плетня к плетню, по-собачьи обнюхивая ведра, корыта, горки сухого, прошлогоднего кизяка. За белой саманной стеной проснулась корова, вспомнила о жвачке; забормотали куры. Павел подошел к колодцу (понял — с крыльца встал, чтобы напиться воды), достал полное, дырявое, истекающее ручьями ведро, припал к холодному ободу.
