— Как же, мама, — удивляюсь я, — на ногах разве можно спать?
— Всякое бывает, не зарекайся… А ты смотри, как задувает. Неужели метель?
— Ничего, съездим, нарубим, — пробую ее успокоить.
— А может, вернемся?
Но я молчу, не отвечаю. Манька идет спокойными ровными шагами. Полозья повизгивают. А ветер усилился. Я закрываю лицо рукавичкой, но закрыть не могу. Ветер проникает до самого тела, и мои зубы стучат как от страха.
— Давай, Витя, вернемся? — опять просит мать. Но я возражаю:
— Дома-то холодина.
— Холодина… — соглашается мать, а сама дышит уже тяжело и устало. Всю прошлую ночь она не спала — до утра проверяла тетрадки. И вот теперь обессилела. И тогда я пробую ее успокоить.
— Ничего, скоро доедем. Вон уже колок.
— Да как ты видишь, сынок? Метель же, темно.
И мать права. Ветер усилился, и пошел сильный снег. От него теперь не спастись. Снег мелкий, колючий и очень походит на град. Манька стала оглядываться, помыкивать — точно ждет каких-то распоряжений. Но мы молчим, и корова снова бредет вперед. Ей уже трудно, ветер мешает шагать. И вот уже впереди — сплошная белая стена. Это крутится снег, и мне кажется — он живой. Так и есть: снег живой, и я слышу, как он хлещет меня по лбу, по щекам, у матери тоже покраснело лицо. Я наклоняю голову ниже, но это не спасает, не помогает — теперь сильнее мерзнет спина.
— Сынок, ты хоть шевелись побольше! Попрыгай… — Мать кричит, напрягает голос, но я уже плохо слышу — мешает ветер. А потом случилось что-то — я чуть не споткнулся о сани. Оказывается, они остановились. Мать на корову прикрикнула, но Манька — ни с места. Наверно, устала. Теперь, конечно, беда. Мать подошла к Маньке и стала ее уговаривать: — Манюшка, выручай нас, несчастных. Ну еще немного, прошу тебя, милая… — Но корова только мычит и стоит на месте.
— Давай, Витя, поуговаривай. Может, хоть тебе не откажет.
— Да она же устала.
— А мы с тобой не устали? Не помирать же тут среди поля.
Делать нечего — подхожу к корове. Она дышит тяжело, и бока подрагивают. Я ее обнял за шею и начал гладить, упрашивать. Что я ей говорил — не могу вспомнить теперь, не знаю. Только пожалела нас Манька. Едва отошел от нее, она подняла высоко рога и сделала один шаг вперед, потом и другой, третий сделала. И опять заскрипели сани. Мать рада, машет руками:
— Это тебя же корова послушалась! Ай да сын у меня. Молодец!
А я и рад похвале… Теперь и ветер не страшен. Да и мать решила Маньке помочь. Она накинула ей на рога веревочку и пошла впереди. И теперь дело наладилось… Мать впереди тянет веревочку. Манька у нас посредине, а я — замыкающий. Так и до леса дошли. Мать что-то говорит и говорит без умолку: в лесу-то тепло, хорошо. А потом достали ручную пилу с двумя ручками и стали пилить березу. И вот теперь опять страшно. Мы, конечно, не воры, но лес-то казенный. Потом пилим — оглядываемся, но позади только Манька дышит да снег шуршит. Он срывается с сучьев и опускается на сугробы. А мне уже жарко, я хватаю снег варежкой и бросаю в рот. Мы спилили одну березу, потом и вторую спилили. Начали обрубать сучья, мельчить. Вот и погрузку уже закончили, стянули воз толстой веревкой. Теперь бы обратно, но Манька легла на снег — и ни с места. То ли задремала, то ли задумалась. Мать опять стала ее просить, уговаривать, но корова только моргает.
