Это наводит меня на мысль об отце и о том, что ему наверняка пришлось пережить в детстве. Ведь он был ребенком иммигрантов в Швеции – одной из самых однородных в этническом отношении стран мира, причем евреем и немцем одновременно. Я никогда не спрашивал его, каково ему приходилось, а он почти ничего не рассказывал. Но вдумавшись поглубже и опираясь на собственный опыт, я принял как данное, что ему наверняка было трудно. Поэтому его ответ на мой вопрос, травили ли его в детстве, оказывается для меня полной неожиданностью.
— Нет, я такого не припомню.
— А окружающие знали, что ты еврей?
— У меня на шее висела цепочка со звездой Давида, так что они не могли не знать.
Тогда я рассказываю ему о собственных переживаниях в Весбю. Как я помалкивал, боясь сказать кому‑нибудь о своих корнях. Тут уже настала его очередь удивляться.
— Возможно, в мое время дело обстояло по–другому, – говорит он. – Тогда Израиль считался передовой страной, социалистическим идеалом, к которому стремились. Быть евреем было хорошо. Хотя теперь это, в общем‑то, уже не так.
— Значит, тебя не дразнили? – снова спрашиваю я.
— Нет, мы дразнили в основном толстяков.
— Неужели?
— Да, например, толстую Берит.
— Почему же?
— Не знаю, – отвечает отец. – Все дразнили. На верное, мне просто не хотелось оставаться в стороне. Но зубрил мы не дразнили.
— Только толстых?
— Да.
— А если зубрилы были толстыми?
— В таком случае да, а так нет. В зубрилах не было ничего плохого, хоть они и не входили в компанию или в часть компании, как я. Потому‑то я и получал такие плохие оценки, что гулял с приятелями вместо того, чтобы зубрить. Хотя сейчас, задним числом, я жа лею, что не слишком усердствовал. Тогда я смог бы вы учиться на кого‑нибудь другого.
— На кого же? – спрашиваю я.
— Может, на акушера или врача. Стал бы дерматологом или таким врачом, у которого работенка полегче. Например, пластическим хирургом. Только не увеличивающим сиськи, а помогающим изуродованным людям. Вот было бы здорово!
— Значит, тебя привлекает престижная работа, – поддеваю его я.
— А–а, – отмахивается отец. – Престиж меня не волнует и никогда не волновал.
Тут опять настала моя очередь удивляться, второй раз всего за несколько минут.
— Что? – восклицаю я. – Ты же так гордился должностью заведующего канцелярией.
— Да, но только потому, что думал, будто это произведет впечатление на твою мать.
— Правда?
— Да, но вот эффект получился обратным. Она стала называть меня канцелярской крысой.
