На улице Кузя снова почувствовал, что теряет сознание. Стена ослепительного солнечного света, казалось, сейчас собьет его с ног. Кузя провел рукой по лицу, мгновенно покрывшемуся потом, сунул ее в карман пиджака и крепко сжал ладонь в кулак. Как всегда, помогло. Дурнота ушла, предметы и люди вокруг снова стали реальными, и, ускорив шаг, Кузя потащил нового знакомого через цепной мост, к одному из бесчисленных крошечных кафе-распивочных.
* * *
Через три часа, в которые растянулась беседа с Калмыковым, Кузя, пошатываясь, вошел в тесный подвальчик обменного пункта на улице Марата. Улыбчивый охранник запер за ним дверь на щеколду – Кузя оказался последним. Поменяв двести долларов, он растерянно замер перед дверью, не соображая, как выйти из помещения.
– Смотрите, аккуратней, – улыбнулся омоновец, оценивающим взглядом окинув шатавшегося Кузю, – под машину не попадите.
Он откинул щеколду, выпустил Кузю на улицу и снова запер дверь, теперь уже основательно, на замок.
Нужно было ехать домой, но Куз решил немного пройтись, благо погода располагала к моциону. Памятуя, что на носу хмурая питерская осень, а потом, соответственно, ужасная, как всегда здесь, черная, мокрая и грязная зима, Кузя старался выжимать из каждого летнего дня максимум удовольствия. Возраст уже все-таки, кислород нужен, витамин В.
А сегодня он вполне мог расслабиться. Похмелье больше не мучило, Кузя знал, что, если сегодня не хватит лишку, завтра все будет в порядке. Главное сейчас – не надраться. На старые дрожжи. А Калмыков этот очень даже кстати появился. Теперь он уже не казался Кузе отталкивающим «новым русским» авантюристом. Не любил их Кузя, особенно этих, молодых коммерсантов питерского разлива. Сплошные пустышки, аферисты и болтуны, у которых ни гроша за душой, а гонору на миллион долларов. Дутые нувориши. Сорокалетний, умудренный и жизненным опытом, и печальными уроками КГБ, и шипением сослуживцев во всех своих многочисленных местах работы, сквозь которые он гордо пронес высоко поднятое знамя с изображением своей пятой графы, Марк Аронович Куз считал, что научился разбираться в людях.
Почти все его знакомые, ушедшие в бизнес, перебрались в Москву и там процветали. Те же, что остались в родном городе, не кичились своим достатком, но не из-за врожденной скромности, а по причине сумасшедшей занятости. На демонстрации успеха просто не хватало ни времени, ни сил. Бюрократические и психологические барьеры, поднимавшиеся на пути только еще зарождающихся товарно-денежных отношений, в Петербурге ощущались особенно остро, то ли в силу своеобразного воспитания, то ли климата, влияющего на психику и словно тормозившего абсолютно все процессы в этом городе, но, по общему мнению, работать тут было невероятно сложно. Ну а те, что цвели пышным цветом – сначала джинсово-вареным, затем – красно-кашемировым, появлялись и исчезали мгновенно, не имея ни серьезных намерений, ни какого бы то ни было будущего. Если, конечно, не были бандитами.
