Выискав более-менее подходящую тропку, осторожно съезжаю с дороги. Деревья обступают нас, невозмутимые и безмолвные. Им глубоко плевать на страсти и страдания суетливых зверьков, именующих себя людьми. А дождь льет и льет, словно решил затопить весь наш городок, и деревья, кусты, трава ненасытно, взахлеб пьют корнями струящуюся из серо-туманного неба воду.
– Ну, иди ко мне, – тихо говорит она. – Ведь ты же хочешь меня, правда?
И я уже не в силах противиться своим желаниям… Что же это я творю, Господи?..
Когда возвращаемся, день неуловимо скользит к вечеру. Дождь отшумел и иссяк. Актрисуля сидит на заднем сиденье, и я, глядя в зеркальце, ловлю ее покачивающееся лицо.
Подъезжаем к нашей – моей и Анны – девятиэтажной халупе.
– Ты был великолепен, милый. – Она небрежно гладит меня по щеке. И прибавляет внезапно: – Я взяла тебя, плутишка! Запомни и другим передай: я привыкла побеждать.
Пустыми глазами наблюдаю за ней, легко и непринужденно шагающей к своему «пижончику», и ненавижу себя.
Шикарная французская тачка насмешливо подмигивает мне рубиновыми и янтарными огнями, выбирается на дорожку и скрывается за углом дома.
«Ты уж прости, друг, – обращаюсь к молчаливо внимающей мне «копейке», – никогда не занимался любовью в авто, а тут точно спятил. Приворожила она меня, что ли? Клянусь, это в первый и последний раз. Веришь?..»
Минут через десять выскребаю себя из машины, намереваясь двинуться к дому. И тут на моем пути вырастает невысокий плотненький паренек. Хочу обогнуть, как непредвиденно возникшее препятствие, но он, размахнувшись, влепляет мне пощечину.
– Одурел, что ли?! – ору, заламывая его руку.
– Ты с ней… – сипит и стонет он. – Я видел…
Отпускаю пацана, вглядываюсь в его физию. Бог ты мой, это же средний наследничек Ионыча. Ай да актрисуля! Всех охомутала…
Услышав звонок, Анна поднимает трубку телефона.
– Я только что трахалась с Корольком! – ликует тонкий, как у подростка, голос. – Не веришь – спроси у него. Ах, жаль, не смогу увидеть, как он станет врать и выкручиваться. А было бы любопытно поглядеть.
– Кто вы?
– Будет лучше, если в твоей памяти я останусь Неизвестной, – на другом конце провода смеются и отключаются, оставив, как шлейф, частые гудки.
Непослушными пальцами Анна кладет трубку на рычаг, непроизвольно бросает взгляд на репродукцию картины Крамского – и кажется ей: в черных глазах застывшей в коляске женщины вызов и презрение, а припухшие губы, свежие и наглые, вот-вот изогнет бесстыдная усмешка победительницы.
