— Что такого привлекательного вы находите во мне? — спросил Шеридан. — Только не говорите, что никогда раньше не имели дела с аморальным типом.
— Нет, — ответила она, — полагаю, не имела.
— А, стало быть, только с цыганами и татуировщиками?
Он отхлебнул виски, потом махнул на кресло у камина:
— Пожалуйста, садитесь.
Помедлив, она все же села и почувствовала облегчение. Сколько она простояла, неподвижная как статуя, сказать трудно.
— Итак, скажите мне, мисс Кортни, это ваш первый визит в Шеридан-холл?
— Да.
— Он таков, как вы ожидали?
— Да.
Мужчина поднял голову и удивленно поглядел на нее:
— Как так?
— Он такой величественный.
— Это и дураку понятно. Лучше скажите, что вы думаете об этом? — Он обвел рукой комнату. — Как вы находите моих собеседников?
— Они мертвы, — ответила она, переводя взгляд с одного чучела животного на другое.
— А остальной дом?
— Холодный и темный.
— Что ж, вы попали в точку. Холодный, темный и полный мертвецов. Какое из живых существ обрекло бы себя на жизнь в подобном окружении, спрашиваю я вас?
Допив содержимое чашки, Эмма протянула ее Алану, чтобы наполнить вновь. Он сделал это и встретился с ней взглядом, возвращая чашку.
— Личинка, — ответила она, дерзко вздернув подбородок. — Летучая мышь. Вампир. Даже хуже того. Слизняк. Жук. Червяк.
Он вскинул руку, словно отклоняя ее слова.
— Довольно. Личинка и червяк? Бог мой, полагаю, мне следует сказать спасибо, что вы не назвали меня грибковой плесенью.
— Но у плесени нет ни сердца, ни разума, ни души, сэр.
Он рассмеялся хрипловатым смехом. От музыки этих звуков у нее перехватило дыхание.
— Ни сердца? Ни души? — Шеридан неубедительно нахмурился, что отнюдь не погасило веселых искорок в его глазах. — Если учесть, что меня всю жизнь называли бессердечным и бездушным негодяем, мисс Кортни, пожалуй, я бы склонился скорее к плесени.
— Но ведь вы живы. Вы дышите. И даже смеетесь. Поэтому у вас должно быть сердце.
— Признаюсь, никогда не видел смеющейся плесени.
— Или личинки.
— Продолжайте. Ради бога, продолжайте. Мое самоуважение растет с каждой секундой.
— Вы ходите на двух ногах?
— Как правило.
— А поскольку я не знаю двуногого животного, которое предпочитает в одиночестве жить в темном, сыром и холодном доме, то остаются только люди. — Она помолчала, как бы размышляя. — Так что вы либо монах, либо отшельник.
— Кем бы я ни был, — ответил он, озорно вскинув бровь, — но монахом меня никак не назовешь, дорогая.
Эмма засмеялась. Вернее, захихикала. Это прозвучало довольно странно для нее самой, и девушка в изумлении взглянула на свою пустую чашку. Лицо горело. От огня камина ей стало жарко. Или, быть может, это из-за того, что Шеридан сидел в своем кресле, небрежно вытянув длинные ноги. Рубашка его начала высыхать, но еще оставались места, где влажная ткань липла к коже, предлагая взору очертания тела под ней. Она поймала себя на том, что неотрывно смотрит на темное пятнышко в форме монеты на его груди, и скоро осознала, что это сосок.
