Квартира провоняла табаком и грязными вещами, дышать в такой затхлости невозможно, если не закурить еще – а после всё равно. На подоконнике, свешенный за окно, торчит включенный кондиционер, цедящий конденсат в таз на полу (потерялась какая-то чертова трубка); остаток проема закрыт тряпью. Полуденное солнце, небрежно пропущенное сквозь кривую терку жалюзи, рассекает дым пыльными лоскутами. Чудовищно жарко, Боря лежит на матрасе и курит, встать, кажется, невозможно без того, чтобы покурить. Наконец он макает бычок в пепельницу и делает рывок с лежбища, перенося тело на метр, за компьютер, закуривая еще.
Тело ломит, он пролистывает новостные сайты и пьет вчерашний кофе, в новостях все как обычно бесперспективно. На десятую минуту он бросает давно потухшую сигарету в чашку и идет на кухню умыться. Кастрюлька сваренного кофе почти закончилась; Боря наливает еще густой жижи в последнюю чистую чашку, остальная посуда укрывает собой раковину. За столом, вписываясь в помещение, как влитой, угрюмо читает газету Семен Петрович. Кухня с ее черными потеками на клеенке, деревянным саркофагом старых полок под потолком, пузатым, кривым холодильником и грязными окнами, сама похожа на этого обрюзгшего, усталого мужчину с редкими жидкими волосами, стыдливо зализанными на лысину. Боря жарит себе яичницу, молчание заполоняет воздух, только стреляет дешевое, пахучее подсолнечное масло под чугунной крышкой.
