— Ах да, было около четырех. Что я тебе говорила, дорогая?
Рамиро почувствовал облегчение: значит, мать слышала его только тогда, когда он пришел за вещами. Она предложила им печенье, от которого оба отказались, и вышла из столовой, сказав, что идет на базар и скоро вернется и если придет Кристина, пусть почистит картошку и запечет ее в духовке, а ты пока расскажи девочке о Париже, какое это чудо — Эйфелева башня.
Они пили кофе в тишине и услышали, как за матерью захлопнулась дверь. Тогда Арасели откинулась на спинку кресла и расставила ноги. Рамиро возбужденно смотрел на нее, дыхание ее становилось все более неровным и грудь вздымалась; Арасели начала расстегивать и застегивать пуговицу на рубашке, как раз в том месте, где заострялась грудь.
Они смотрели друг на друга. Дышали они неровно, прерывисто, приоткрыв рот.
— Я хочу, — сказала она голосом маленькой девочки. — Сейчас.
В обед Кармен Теннембаум заехала за дочерью. На ней был строгий костюм из синего полотна и белая блузка с воланами. Она была совершенно убита и, казалось, забыла о жаре; в синяках под глазами и в растекшихся румянах виновата была не жара, а слезы. Бедная женщина проплакала весь день.
— Мы не можем его найти, — сказала она матери Рамиро, вытирая платком нос, — не знаю, что и думать, я в отчаянии.
— Послушай, Кармен, он где-нибудь близко. Это ведь не в первый раз, — неуверенно успокаивала ее Мария.
— Вы не обратились в полицию, сеньора? — спросил Рамиро.
— Еще нет. Я боюсь туда идти.
Арасели подошла к «Пежо-504», машине Теннембаума.
— Что вы с ним делали вчера ночью, Рамиро? — спросила Кармен, сморкаясь.
— По правде сказать, ничего. Дон Браулио пригласил меня выпить, но я не пошел. Машина моя была уже в порядке, она, видно, только временно заглохла; он попросил меня отвезти его в Ресистенсию. Он влез в машину и… я в самом деле не мог его остановить.
— С ним всегда так. Уж если что-нибудь взбредет ему в голову…
— А когда мы приехали сюда, я остался дома, а он попросил одолжить ему машину… я опять не смог ему отказать. Теперь я беспокоюсь еще и потому, что эта машина не моя, как вам известно, не знаю, что теперь говорить Хуану Гомулке.
— В котором часу вы выехали?
— Не знаю, было, наверное, около трех часов. Я не мог спать из-за жары, — он колебался, стараясь не смотреть на Арасели, которая, прислонившись к дверцам «пежо», смотрела на них, — поэтому решил встать и вышел во двор. Там я нашел его, очень…
— Пьяным.
