— Морис, — прошептала я, коснувшись пальцами его локтя. — Я хочу сказать, что вы мне очень симпатичны.
— М-да? — протянул он иронично. — Я мало кому симпатичен.
— Вы клевещете на себя. Вы сами знаете, как обаятельны.
— Это слова друга? Или, может быть, женщины?
Я невольно смутилась, ибо совсем не ожидала столь дерзкого вопроса. Он не стал настаивать на ответе. Его взгляд очень внимательно изучал мое лицо.
— Знаете, моя милая, очень трудно, будучи в вашем обществе, не замечать того, как вы хороши. Вы просто прекрасны. И я все думаю…
— Что?
— Я думаю, откуда у вас эти глаза? Ну не могут в Бретани появиться такие глаза… Или бретонцы до такой степени изменились?
Я засмеялась.
— А как же ваши досье, дорогой Морис, неужели в них нет данных обо мне?
— Насчет ваших глаз — никаких… Вы же не в отца, в этом нет сомнения.
— Я могу гордиться, сударь. Я для вас загадка. Этим не каждый в Париже может похвастать.
Он продолжал так же внимательно, почти зачарованно смотреть на меня, и я почувствовала, что легкий румянец появляется у меня на щеках.
— Да, эти глаза, — повторил Талейран. — А эти губы…
Его взгляд действительно был прикован к моим губам. Он говорил, и в его голосе была и искренность, и вместе с тем легкая ирония.
— Что это вы так краснеете, дорогая? Не подозревал, что вас так легко смутить. Боже мой, как, должно быть, спокоен за вас муж. Вы так целомудренны.
Я покачала головой, сдерживая смех.
— Ах, Морис, вы иногда бываете дерзки просто до невозможности. Недаром вас называют дьяволом!
— Хромым дьяволом, друг мой, не пытайтесь смягчить применяемые ко мне эпитеты. Или даже хромым бесом.
Помолчав, он скромно добавил:
— А ведь я просто очень влюбчив. И все.
«Надо остановиться, — мелькнула у меня тревожная мысль. — Надо остановиться, иначе действительно можно далеко зайти. Я ведь очень уязвима сейчас — одинокая, несчастная, словом, соломенная вдова… Не исключено, что этот хромой дьявол этим пользуется. Надо сохранять спокойствие. Но, Боже мой, он действительно слишком симпатичен!»
Останавливаться мне не пришлось. Талейран остановился сам. Выражение его лица изменилось. Он стал серьезным, брови его нахмурились, он снова взялся за трость и поднялся. Потом, метнув на меня довольно колючий взгляд, небрежно спросил:
— Кстати, не могли бы вы дать мне некоторые объяснения по поводу того, что делает Клавьер?
— А что делает Клавьер? — спросила я безмятежно.
— Он хлопочет за вас у Барраса.
— За меня?
— За вашего мужа. Что бы это значило, э?
