Ицуми смотрит на него и на миг замирает с бокалом в руке. Костантино, не слишком подбирая слова, рассказывает на ломаном английском о нашем прошлом, и я понимаю, как сильно он изменился. Он не стыдится своего акцента, явно привык общаться с иностранцами. У него вид человека, который умеет продавать и договариваться. Он нравится Ицуми. Я стараюсь взглянуть на него ее глазами – глазами женщины, которая видит его первый раз в жизни. Он действительно хорош. От камина идет тепло, и в комнате становится слишком жарко, Костантино снимает пиджак. Теперь на нем простая белая рубашка с подвернутыми рукавами. Я смотрю на его сильную шею, на линию плеч, на сильные мышцы рук. Как он склоняется над тарелкой, как при разговоре слегка наклоняет голову, как улыбается. Так, словно открывает тебе целый мир. Он заворожил Ицуми. Да и как иначе? Такой необычный гость, ни капли не похожий на наших обычных гостей. Ицуми не возражала, когда я так неожиданно пригласил Костантино, когда, точно миссис Даутфайр, я бросился накрывать на стол и запекать ягненка. После того как я, скинув рубашку, принес дрова и чуть было не упал в обморок, она сама разожгла камин. Я нарезал ананас, она накрасила губы. С тех пор как уехала Ленни, нам часто бывало грустно вдвоем.
Но больше всего мне нравится, что можно поговорить по-итальянски. Я никогда не общался с местными эмигрантами-итальянцами, как-то не хотелось. И вот я взрываюсь, точно вулкан, проспавший много столетий. Ругательства и разные римские словечки так и лезут на язык. Я вспоминаю наши милые непристойные фразочки. Костантино говорит, что хочет открыть в Лондоне ресторан.
– Какой ресторан?
– Итальянский.
– Да иди ты!
Он смотрит на мою жену, протягивает ей руку и подмигивает:
– Узнаю Гвидо.
– Didn’t he get worse?[14]
Ицуми улыбается, стараясь настроиться на нашу волну.
– Ты похудел.
– Занимаюсь бегом.
Костантино заливисто смеется, ему действительно сложно представить, что я бегаю по утрам.
– А ты играешь в водное поло?
– Нет, но иногда занимаюсь виндсёрфингом.
– Я скучаю по морю.
Мы говорим одно, а слышим совсем другое. То, что мы хотим сказать и услышать, знаем только мы. Потому что я чувствую: он приехал не ради бизнеса – он приехал ради меня. Потому что я знаю: даже если он выйдет за эту дверь и пригнется, чтобы исчезнуть в такси, он все равно приехал ради меня. Потому что, как и я, он ничего не забыл, потому что, как и я, он боялся, что так и умрет, не повидав меня.
