* * *
Было свежее крымское утро в начале августа 1969 года. Еще вчера решено было, что первым же автобусом едем в Феодосию – увидеть морские пейзажи Айвазовского, киммерийские гуаши Волошина, ощутить атмосферу портовой романтики, вдохновлявшую Грина. Встали рано. Вдоль дороги к автобусной станции, на обочинах, стояли столы, на них – бутылки кефира и караваи украинского хлеба. Веселые продавщицы громко приглашали прохожих позавтракать.
Автобус «Судак-Феодосия» уже стоял наготове, пыхтя и отфыркиваясь. С трудом удалось найти указанные в билетах места для жены и сына, – больше половины салона заняли толстые шумные хохлушки с мешками, семечками и веселым приморским «суржиком», одинаково понятным для всех местных и приезжих. На многих местах лежали кепки, сумки, газеты: уже занято… Но вдруг…
Потный поток хохлушек стал прозрачным и призрачным… Из двери автобуса я увидел на остановке… – да, высокого сутулого человека с острыми плечами. Все было на месте – черные усы, гладкие черные волосы, ковбойка и парусиновые брюки. Вот сейчас… правое плечо… ну да, правое плечо дернулось, и я отчетливо расслышал гулкое «гум-гум». Я выбрался из автобуса. Он стоял, держа руки в карманах, смотрел поверх голов и не спешил на посадку.
– Простите…
– Да?.. (Лицо повёрнуто ко мне, но взгляд ищет что-то за горизонтом.)
– Вы… не были в пятьдесят втором – пятьдесят четвертом году в Мариинске?
– Да, я там был… – и он уперся в меня колючим зеленым взглядом.
– Тогда – здравствуйте, Р. Б.!
– Пардон, вы – кто?.. Неужели?.. Колька, сволочь!.. – и он, как писали в старинных романах, заключил меня в свои железные объятия.
Никуда не денешься – это действительно был он, натуральный Р. Б., собственной персоной, со всеми своими, как он выражался, атрибутами и аксессуарами. Пока он расспрашивал меня – кто я, где я, как я, с кем, куда и почему, я вдруг подумал, что, если он остался самим собой, у него должна быть при себе какая-нибудь необычная вещь. Ну, например, пистолет Лепажа или бронзовый циркуль времён Коперника.
Когда мы вошли в автобус, он, прежде чем садиться, пожелал познакомиться с моим семейством. Фертом подошел к моей жене, картинно изогнувшись, приложился к ручке, демонически шевельнул усами и уже оскалился было, чтобы громогласно, как всегда, произнести свое эффектное имя, – но она его огорошила:
– Я знаю, вы – таинственный Р. Б., мистический друг юности моего супруга!
У него дернулось плечо, «гум-гум», он ещё раз приложился к ручке, а потом все же не остался в долгу и выдал, адресуясь ко мне:
